Сергей Трищенко - ЯТ
– Примите мою благодарность.
– Давайте!.. – и её вырвали чуть ли не с руками.
– Прошу принять мою просьбу.
– Могу принять только во внимание и в обмен на обещание.
– А мой протест?! – к киоску рванулся лохматый парень, протягивая в окошечко нечто вроде двутавровой балки. Но протест был отклонён – вежливо, но решительно. Бутылочки с вежливостью и решительностью стояли слева от приёмщика, и он время от времени смачивал ими пальцы.
К окошечку подошёл субъект в чёрных очках и чёрном же костюме. Туфли, скорее всего, тоже были чёрные, но проверять я не стал. Вряд ли он пришёл босиком, и не потому, что на земле валялись острые осклоки – быть может, осколки склоки? Но от настоящих ли бутылок, которые разбили вдребезги раздосадованные сдатчики, понявшие, что перепутали приёмные пункты, а идти искать другой не захотели, то ли от каких-нибудь других – скажем, бытулок, бутылок быта, – я не определил: мой уровень восприятия не мог уловить тонкости смысла бытия на Ярмарке.
– Держи пари, – субъект метнул в окошечко какое-то такое, что тяжело шлёпнулось там на пол так, что под нами ощутимо дрогнула земля.
Приёмщик отшатнулся, чтобы не задело, но умело овладел ситуацией, прижал ею пари к стенке и заулбался – в полрта, рассчитываясь с клиентом. Видно, пари пришлось ему впору, и он попусту не парился и не пиарился.
Ещё один нечёсаный парень подал в окошечко небольшую апелляцию. Но приёмщик вежливо отклонил её. Тогда парень сунул апелляцию под мышку, осунулся сам, и пошёл восвояси – во всяком случае, мне так показалось. Но было ли это обычное СИ, или же СИ+, а то и СИ++, я не разглядел.
Напряжённое стояние в очереди, пусть и в ожидании своего черёда, слишком утомительно. И это несмотря на длительные тренировки дома и давние исторические традиции. К тому же мы не имели возможности померить напряжение стояния, а это напрягало ещё больше.
Поэтому монаше внимание переключилось на людей в очереди. Скорее моё, чем наше, хотя мы с Томом представляли собой практически одно существо: даже синхронно поворачивали головы, разглядывая заинтересовавшее шевеление в толпе. И мысли наши, ручаюсь, походили друг на друга сильнее, чем близнецы.
В какой-то момент – я не заметил, в какой точно – внимание привлеклось к усиленному позвякиванию пустой посуды. Неужели тут принимают и молочные бутылки? Впрочем, почему обязательно молочные? Могут и кисломолочные… А также прочие ёмкости и ейкости.
– Скажите, вы бутылки принесли сдавать? – наклонился – уж не помню, кто: я или Том – к соседу.
– Вот ещё, – фыркнул тот, выставляя по одной пустую посуду на прилавок: его очередь должна была подойти через два или три человека, и он торопился, чтобы не отстать от неё. – Это пустые надежды…
– Так вот они какие! – ахнул Том.
Пустые надежды имели вид литровых стеклянных банок, хотя и несколько неправильной формы, малость деформированных, сплюснуто-растянутых в боках, горлышке и днишке.
– Это ещё маленькие, – вздохнул сдатчик, как мне показалось, с понятным облегчением: приятно избавляться от пустых надежд. – Бывают и трёхлитровые…
«И пяти, и десяти», – добавил я про себя, но не вслух.
– А вот пустые обещания, – он подтолкнул к окошечку нечто похожее на стеклянный химический холодильник: гроздь соприкасающихся шаров, криво изогнутую в нескольких местах. – Есть ещё пустые обиды, – он пододвинул стопочку плоских прозрачных блюдечек, – пустые пожелания (неровные листы изжёванного, измятого целлофана), пустые хлопоты, – разрази меня гром, но больше всего они походили на хорошо высушенные аплодисменты, а конкретнее – на клочки полупрозрачно-желтоватой «пергаментной» бумаги, бахромчатые по краям; или же на кукурузные хлопья, в которые чрезмерно передано оливкового масла, – пустые разговоры… – эти я рассмотреть не успел, он сразу посунул их в окошко.
На наше удивление, все «пустушки» были с благодарностью приняты, и он ушёл, держа под мышкой портфель, раздувшийся от полученного от приёмщика, однако продолжая позвякивать авоськой. «Что лучше – вякать или позвякивать? – подумал я, а Том спросил ему вслед:
– У вас что-то не приняли?
– Нет, – бросил через плечо незнакомец, – это обычная стеклопосуда. Пойду сдавать в другой киоск, здесь же не берут.
Подошла и наша очередь. Мы с Томом удивлённо воззрились на розовые и голубые лохмотья, вдруг оказавшиеся в наших руках и в корзинках, которые мы по очереди протянули в окошечко – как бы под гипнозом, – а потом так же машинально пробрались сквозь толпу на чистое место, зажав в руках то, что приёмщик дал взамен.
– Что это мы сдали, Гид? – вопросил первый из пришедших в себя, Том. Что значит молодость! Я продолжал приходить в себя, несмотря на, казалось, большую прежнюю практику общения с Ярмаркой.
– И что у нас сейчас? – продолжил он же.
Гид смутился.
– Я подумал… Они ведь всё равно никому не нужны… Они сумбурные, хотя и довольно приятные… но такие нестойкие… очень скоро пропадают, портятся, искажаются, забываются… подменяются более поздними…
– Да что же это? – гаркнули мы хором.
– Первые встречатления… – потупив глаза, признался Гид. – Впечатления от первых встреч…
«Интересно, – подумал я, – сколько раз могут появляться первые впечатления?» Впрочем, это зависит как от новизны места, в которое ты попадаешь, так и от перемен, произошедших за минувшее время в тебе самом.
– А что он нам дал? – Том продолжал вертеть в руках непонятное, полученное от приёмщика. – Что это такое?
– Валюта.
– ???
– Местная валюта, деньги, – повторил Гид. – Обычные деньги. Она сама по себе ничто, но за неё вы можете купить всё, что угодно. Как и любые деньги, впрочем: по сути они – лишь разноцветные кусочки бумаги, но за них можно приобрести всё желаемое. Или почти всё, – добавил он, немного помолчав и подумав.
– А как они называются? – спросил Том, вертя в руках разноцветные прямоугольники и квадратики с нарисованными на них лабиринтами, геометрическими фигурами и штрих-кодами.
– Ятики, – ответил Гид, несколько смутившись.
– От «Ярмарка Тщеславия?» – догадался я. – Когда я бродил по ярмарке прошлый раз, тогда денег ещё не было. Была одна сама ярмарка – как место для торговли – и торговали почти исключительно тщеславием. Сюда приезжало множество богатых вельмож, купцов, больших начальников. Все стремились друг друга обойти, переплюнуть, заиметь то, чего ни у кого не было, достать то, чего никому не досталось. И к каждому виду состязания полагалось иметь своё тщеславие. За этим строго, хотя и негласно, следили.
– Его привозили на возах! – подхватил Гид. Видно, он тоже хорошо помнил то время, и оно нравилось ему. Он мечтательно прикрыл глаза ресницами. – Большие возы, нагружённые с верхом… Кое-что волочилось по земле, пачкалось, портилось… но это ничего: всё подбирали, очищали и продавали – для мелких людишек.
Я согласно кивал.
– А теперь, – Гид вздохнул, – теперь ничего такого нет, или бывает очень редко. Но зато Ярмарка разрослась, построены и открыты постоянно действующие магазины, киоски, рестораны, гостиницы, госпиталь… Кстати, – прервал он сам себя, – вам надо пойти и устроиться в гостиницу… или у вас есть, где остановиться? – Он вопросительно посмотрел на меня. Я отрицательно покачал головой. Он продолжил:
– Вряд ли за сегодняшний день мы сможем отыскать то, что вам нужно. Устроитесь, а потом продолжим поиски.
Предложение прозвучало деньльное – яснее светлого дня и чище льняной скатерти. Животрепещущие вопросы желательно решать днём, пока хорошо видно, как они трепещут. И не откладывать на ночь, чтобы не оттрепетали впустую.
Гостиница находилась рядом с огогогогороженной территорией Ярмарки – собственно, Ярмаркой являлось необозримо огромнейшее – ограниченное лишь горизонтом, но простиравшееся гораздо дальше – пространство, на котором размещались и гостиница, и госпиталь, и леса и поля, и горы, и много-много всего чего иного, чего мы пока не видели: Том вообще, а я частично. Гостиница находилась рядом с территорией того громадного базара, рынка, торжища, где, в основном, происходила непосредственная торговля. Но из её ограниченности не следовало, что торговать не разрешалось в ином месте: Ярмарка оставалась Ярмаркой, и на ней продолжали действовать её собственные законы.
Нам сразу предложили несколько комнат на выбор. Мы взяли двухместный: всё равно будем разговоры разговаривать, да и к чему разделяться? Вместе веселее.
Ни паспортов, ни иных документов у нас не потребовали – вместо бумажных формальностей мы сфотографировались в мо-ментальной фотографии (принадлежащей министерству обороны, зарегистрированной в местных правоохранительных органах и фиксирующей мыслительную деятельность) и наши удивлённые снимки навечно остались в гостиничном досье.
– А зачем это? – спросил я дежурного администратора.
