Татьяна Соломатина - Одесский фокстрот
То на следующий день оказываешься снова на Фонтане. Так уж вышло, что Аркадия и Ланжерон – это детство и юность; Лузановка – только юность. А Фонтан – это всё. Это всё, от чего хочется когда-нибудь навсегда уйти. И это всё, что никогда не отпускает.
– Что они сделали с ахматовской скамейкой!
– Мемориализировали.
– Странно, что остался этот кабак на Двенадцатой. И очень жаль, что снесли стекляшку на Четырнадцатой. Столько воспоминаний, столько…
– Столько?
– Столько друзей.
Нет никаких друзей. Если долго смотреть друг другу в глаза, понимаешь, что никаких друзей нет. Даже если вот только что, буквально сегодня, безо всяких мук родившегося из вчера, понимаешь, что никаких друзей нет. Человек одинок. Но даже осознающие и принимающие своё одиночество стремятся к этому. К друзьям.
– К этим.
– Что?
– Зайдём к этим.
– Зайдём. Дальше всё равно никого нет. То есть – наверняка есть. Но боюсь загадывать. И так топаем от Шестнадцатой. И Четырнадцатую раскатали. Так что зайдём к этим.
– А чего у них так пусто-то?
– Осень. И не пусто, а одиноко. Значит – уютно. С видом на море. Раньше пеньки стояли. Обыкновенная пивнуха была. А сейчас – красота. Столики. Навесы. Мы всегда шли в стекляшку на Четырнадцатой. После пляжа Тринадцатой. Но иногда оказывались здесь.
– Логично.
– Издеваешься?
– Нет.
– Издеваешься!
– Да нет! Совершенно серьёзно утверждаю, что если раз от раза повторять один и тот же маршрут, то рано или поздно окажешься в другом месте.
– Но посередине между «всегда» и «иногда» – непременно должна быть Тринадцатая!
Переползаем дорогу по зебре. Раньше не было никаких зебр в этом месте. Да и улочки были поуже. Дома поскромнее. И только обрыв над морем всё тот же, как его фантиками «маркиз» и кованых решёток не огораживай. И козы всё те же. Козы забавнее коров. Коровы равнодушны. Козы – любопытны. Любознательны. И ещё – козы могут бродить по склонам. Могут и любят. То есть любят и, наверное, поэтому могут.
– У нас в студенческой компании был женатый парень. Единственный женатый. Такой, знаете ли, еврейский брак. Мамы и папы с двух сторон распорядились. И Боря женился чуть не в восемнадцать.
– Маменькин сынок?
– Отнюдь нет!
– Еврей – и отнюдь?..
– Ага. Называл жену ласково: моя корова. Ирка не любила ходить на Тринадцатую. Загорала, не отходя от крыши двухэтажной дачи. По тем временам – страшный шик.
– А купалась, не отходя от корыта?
– Что-то вроде того. Вот она была классическая еврейская девочка.
– Такая интеллигентная?
– Классическая одесская еврейская девочка.
– Есть разница с классической московской еврейской девочкой?
– Колоссальная! Особенно если учесть, что никакой классической московской еврейской девочки не существует, а одесская – таки да.
Уже минут десять сидим за столиком на большой открытой террасе, мощённой плиткой лет пятьдесят назад. Но, кроме котов, к нам никто не подходит. Оборачиваемся. Привлекаем к себе внимание. Подплывает недовольная девица. Смотрит на нас с претензией. Улыбаемся. Молчит. Переглядываемся. Молчит. Всем своим видом даёт понять, что если это кафе тут для чего и существует, то вовсе не для того, чтобы обслуживать посетителей. Первое рациональное желание встать и уйти проскальзывает незамеченным. Не-ет! Теперь мы точно отсюда не уйдём. Здесь, под сенью акаций, притаилось что-то эйнштейновское. Колоссальная драматургия в условиях относительного пространства-времени. И девочка тут всё та же, что и… Нет, ну она, может быть, дочка той девочки. Или тут, что для меня – десятилетия, для них – поворот головы.
Поворачивает голову. Кивает куда-то за спину:
– У нас банкет.
– Так вы не работаете?
– Работаем. Но надо ждать.
– Чего?
Молчит. В её мире – это глупый вопрос.
– Долго?
– Не знаю. Повара заняты. Надо ждать.
Строго, категорично, но как с другой планеты. Ладно. Попробуем на доступном диалекте:
– Принесите пока водки. Три по сто… Нет, лучше три по двести!
Потому что когда надо ждать столько, сколько надо – этого таки надо как-нибудь дождаться.
– И зелёный чай, девушка. И три ухи. И три салата из мидий. Три порции бычков и…
Чуть пива не заказали, ей богу! Бойтесь чёрных дыр подсознания, дары подносящих!
– Всё?
Девица-инопланетянка медленно уплывает.
Нас трое, и мы сидим за столиком кафе на Двенадцатой, потому что кафе на Четырнадцатой разваляли. Из нас троих двое знают о кафе на Четырнадцатой. И я одна знаю о кафе на Двенадцатой. Третий знает очень много всего, но не об этом. Почему мы сидим здесь, такие разношёрстные трое? Потому что мы друзья. Которых на самом деле не бывает. Дружба – это такая игра, придуманная людьми. Вроде покера. В дружбе тоже важен блеф. Ну или бросай карты и вставай из-за стола. Но иногда же забавно. Даже если ты не игрок. Вот сегодня, на Двенадцатой Фонтана, мы играем в осень на море, в голод, в выпить на троих, в воспоминания о детстве и юности. В дружбу, в общем. Ставки у нас копеечные. Мы не профессиональные игроки. Игра для нас не жизнь. И не работа. А всего лишь приятное времяпровождение под три по двести в ожидании ухи, мидий и бычков.
Из стекляшки выносится нервный официант с подносом. Уже издалека видно, что нервный. Нервический. Недовольный. Взбалмошный. Мы его раздражаем. Все вместе на троих взятые и каждый из нас по отдельности. Если мимо него сейчас пролетит птичка – он бросит поднос с нашими шестьюстами в графине и тремя рюмками наземь и растопчет ногами.
– Вот такие они и были.
– Кто?
– Наш единственный женатый парень из студенческой компании и его, собственно, жена.
– Какие?
– Как официантка этого заведения. И официант.
– Ваши три по двести!
Так шарахает графином по столу, что ритмы наших восприятий, расслабленные созерцанием моря с обрыва, синхронизируются. Мы вспоминаем, что мы здесь не просто так. Мы играем в одну из самых забавных человеческих игр – в дружбу.
– А зелёный чай?!. – опоминается один из нас, пока официант нервически разливает в рюмки.
Аж вздрагивает от такой наглости. Как будто через его тело ток пропустили. Но разливает исправно.
– У нас банкет! Ждите.
Уходит.
Двое из нас с укоризной смотрят на третьего. Тебе же сказали – у них банкет! Что непонятного?! Раз – сидеть, два – тихо ждать свой чай! Про уху, мидий и бычков лучше даже не спрашивать! Не то не уйдём живыми! Три по двести есть? Есть. Море с обрыва есть? Есть. Вот и хорошо. Ещё козы с котами. И пыльная тень одесских деревьев. И неповторимый аромат, нотками которого являются близость солёной воды, недалёкая степь и наша игра в дружбу. И запах жареной рыбы, источаемый стекляшкой. Всё будет. Надо только выучиться ждать. Быть спокойным и упрямым. Под три по двести – это легко и приятно.
– Вот Боря тоже никогда водку не проливал.
– Какой Боря?
– Да тот же. Который был в нашей студенческой компании единственным женатым.
– У которого была жена Ира? Типичная одесская еврейская девочка?
– Не типичная, а классическая.
– Есть разница?
– Колоссальная!
– Вздрогнули?
– А то!
– За что?
– Как за что?! За дружбу!
– Да. За то, чтобы мы не уставали играть в эту игру!
– В какую?
– Так в дружбу же!
– А это разве игра?
– Пить будем или так и застынем скульптурной композицией: «Трое с протянутыми рюмками»?
– За дружбу!
– За дружбу!
– За дружбу!
– Никаких игр – только спорт!
Чокаемся. Выпиваем. До дна. Закуриваем. Ну чисто матросы с затонувшего судна.
– Ты это к чему про никаких игр, только спорт?
– Это не я. Это кино такое. «Чего хотят женщины».
– И чего они хотят?
– Вам виднее. Вы – мужчины.
– Ты женщина. Тебе виднее.
– Ладно. Мне виднее. Женщины не знают, чего хотят. Могу вам только раскрыть страшную тайну: они хотят ровно не того, чего хотят мужчины.
– Ой, открыла Америку!
– И где ваша хвалёная мужская логика?
– Мы старые больные женщины. Отстань!
– Вот и Боря всё время говорил Ире: «Отстань!»
– О! Она к нему приставала?
– Ага. «Выбрось мусор! Выбрось ёлку! Купи шубу!» В таком духе.
– Шубу в восемнадцать-то лет?!
– Ире было двадцать. И у неё была шуба. И не одна. Она была из очень богатой семьи.
– Всегда вы, женщины, не с тем пристаёте.
– Так она, что, была старше этого Бори?!
– Ага. Прям на целых два года. Старуха!
– А ты помнишь ту старуху, что?..
– Стоп! Надо по второй.
Выпиваем за дружбу.
– А ты помнишь, как я тебя попросил…
– Стать твоей девушкой? Помню. Это было очень смешно. Десять лет мы учились в одном классе. Десять лет дружили. И тут вдруг ты просишь меня стать твоей девушкой. Прямо на твоих проводах в армию.
