Елена Котова - Акционерное общество женщин

– Видишь, надо всего-то мозгами пошевелить, чтобы найти решение, – заявило существо, плюхнувшись за стол, и Раиса по надтреснутому скрипучему голосу опознала подругу. – Ноги-то перетянуты эластичными бинтами после липосакции. Как тебе мое платье?

– Шляпа среди зимы, – единственное, что смогла вымолвить Раиса.

– Года два на антресолях валялась после приема в Букингемском дворце по случаю дня рождения Елизаветы Второй, – радостно уточнило существо. – Начнем с шампанского?

История умалчивает о том, чем, помимо бесспорно экзотического зрелища, руководствовался некий Саша, который в том же ресторане тер с мужиками какие-то терки, когда он подсел к столику, где две матроны накачивались Billecart-Salmon, вопреки наказам врачей, что шампанское после операции усиливает отечность.

Однако так или иначе, из ресторана они уехали вместе, и Саша, которому в ту пору было тридцать шесть, так и остался при Аллочке в качестве верного спутника. Сколько лет прошло с тех пор – Аллочка не могла вспомнить, потому что деньги она перестала считать после смерти последнего, третьего мужа, который оставил ей еще больше, чем два предыдущих вместе взятых. Также Аллочка уже не помнила, сколько лет ей самой, но утверждала, что, во всяком случае, на том дне рождения Елизаветы Второй все говорили, что Аллочка гораздо моложе.

Действительно, Аллочка выглядела максимум на пятьдесят, ну если очень присмотреться, то… тоже на пятьдесят. Немного выдавал, правда, голос, старчески-скрипучий, да и речь, отличавшаяся определенными трудностями в выстраивании предложений и даже слов, а также некоторое отсутствие критического взгляда на жизнь и саму себя, Аллочку.

Однажды Алена слышала, как Аллочка обстоятельно рассказывала у стойки ресепшн известного в Москве спа-салона, как просто и изящно она объяснила Саше свою последнюю – или предпоследнюю – липосакцию.

– Я ему говорю: «Доктор, как я объясню своему любимому-му… му-мужчине, ради которого я и терплю все эти му-му-муки? А он такой затейник – это я о хирурге. Кстати, я от него в восторге, хирург он, девочки, совершенно великолепный. Он мне тут же говорит: «Скажите ему, Алла Михайловна, что вы шли по улице на каблуках, а было скользко. Вы упали на битое стекло. На улицах же вечно разбрасывают что ни попадя». Дурак полный! Я по улицам-то уже лет тридцать не хожу. Но не в этом дело. Я ему на это: «Что касается коленей, это, возможно, правдоподобно. Но как объяснить, дорогой доктор, почему у меня все бедра в синяках и шовчиках, вот это вы мне можете сказать?» Что вы думаете? Он не задумываясь мне говорит: «А вам, Алла Михайловна, когда вы на колени на стекло упали, стало так больно, что у вас наступил болевой шок. Вы упали на бок и от боли по этому стеклу так и ворочались какое-то время… пока вас не подобрали». Кто меня мог подобрать на улице? Дурак! Но как все складно придумал! Я от него без ума! Все именно так лю-ю-бимому му-му-у-жчине рассказала. Он меня так жалел, и жена его жалела и на следующий день прислала с ним коробку шоколада от «Фушон».

Перемыв кости Аллочке, подруги не могли не вспомнить об Инне. Та уже более трех лет лечилась в Мадриде в полном одиночестве. Ей было под шестьдесят, но ее красоту трудно было назвать увядшей, скорее притягательно-грустной. Инна страдала от странной болезни, про которую толком никто ничего не знал. Поговаривали об Альцгеймере. Муж заботливо содержал Инну при лучших врачах и на лучших препаратах, доставая какие-то особые стволовые клетки, от которых общее омоложение наступало лишь как побочный эффект, а главная ценность состояла в том, что они регенерировали клетки мозгового серого вещества, тормозя процессы, весьма похожие на Альцгеймер.

На самом деле Инна была больна тем, что ей расхотелось жить. Нет, когда она только уезжала в Испанию, жить ей еще хотелось. Ей нравились мадридское солнце, отсутствие российской грязи и слякоти, длящейся полгода, нравилось приглядывать за их с Сергеем, видным политиком, общей дочерью, работавшей в банке и крутившей роман с испанцем. Муж исправно проводил с семьей Новый год и летний месяц отпуска, и щедро снабжал жену и дочь деньгами все остальное время. Инна не ставила себя в ряд несчастных первых жен, которых мужья распихали кого в Тоскану на виллы, обитые средневековыми гобеленами, кого в английские поместья с башенками, кого в Швейцарию на озера. По сравнению с ними ей было хорошо, возрастные неврологические проблемы при деньгах Сергея были решаемы, и Инне хотелось жить, наслаждаться испанским климатом, роскошным домом на побережье…

А потом в одночасье расхотелось.

Если бы Сергей обзавелся, как и все, молоденькой шлюшкой, это было бы банально и не стоило не только стволовых, но и собственных нервных клеток. Но Сергей полюбил ту самую Раису, женщину не только не молоденькую, а, страшно сказать, даже старше самого Сергея и Инны.

Несмотря на возраст, Раиса зажигала, искрила и заставляла крутиться всех и вся вокруг. В ней все било через край: страсть к жизни и приключениям, к драгоценностям и ярким тряпкам. У нее были удаль цыганки и полное отсутствие комплексов. Она могла перепить любого мужика и выкурить в день пачку сигарет. Влезала куда угодно без мыла и никогда не отпускала никого, кто был ей зачем-то, хоть для самой малости, нужен. Ее можно было с одинаковым успехом считать и привлекательной, и отталкивающей, настолько ее было много.

Сергея она приворожила полностью, и Инна могла это объяснить лишь тем, что в Раисе было все, чего в ней самой не было никогда. Инне расхотелось жить, и она перестала сопротивляться недугам. Ей было даже как-то неловко требовать внимания Сергея к себе: что она может ему дать, кроме необходимости считаться с ее болезнями? Тем более по сравнению с Раисой. Так Инна и коротала свой век в давно осточертевшем особняке на Марбелье.

– Вот я и говорю, – отстаивала свою позицию Кыса, – что можно сложить из такого материала? Никакой дьявол не поможет. Безумную Аллочку в расчет принимать невозможно. Инна списанный материал, а про эту суку Раису и говорить не хочу… Но тем не менее скажу! Уж эта-то никак не могла претендовать на роль «новой жены», в отличие от шалав и длинноногих ланей, а вот поди ж ты. С другой стороны – Ирина. Согласились, не шалава она. Тогда почему ее муж бросил?

– Почему ее муж бросил – одному богу известно, с него и спрос, – сострила Катька. – Но в каком-то смысле ей повезло, что это произошло не в пятьдесят, а в тридцать и она вовремя спохватилась. Ваши аллочки, инночки и раисы – просто запущенный материал. Начать бы с ними работать с сорока, а еще лучше с тридцати, заставлять их думать. Думать их надо заставлять, понимаете? Тогда они были бы как Ирина. Или как мы с Полиной. Мы с ней уже пятнадцать лет думаем, как женщине с самой юности избавиться от страха, что молодость преходяща и что не надо сажать себе на шею мужиков, одновременно развращая их мыслью, что они – властелины мира. Просто потому, что это единственное, что мужчина хочет слышать от женщины.

– Можете и еще пятнадцать лет обдумывать, никто не запрещает. У тебя, Полина, это, понятное дело, от безделья, а Катька вроде вкалывает как мужик, откуда у нее-то силы берутся такой мусор в башке разводить?

– Пятнадцать лет – это срок, – вставила Кыса. – Дальше либо на свободу, либо замена расстрелом. Ирина, в отличие от вас, высокими материями не заморачивалась. Шарах мужа по яйцам, то есть по активам, откромсала сколько смогла, а еще мужика молодого завела. И самой веселее, и мужа позлить. А ты все ищешь какую-то глубокую основу…

– Кыса, так или иначе, из таких, как Ирина, уже «инночки», к счастью, никогда не получатся. У нее уже правильная установка: женщина сама создает правила, которые дают ей возможность быть счастливой. В отличие от Аллочки, не теряя разума, а стоя на земле обеими ногами. В отличие от Инночки – не погружаясь в трясину вечного горя. В тридцать не снесла подлянку от мужика и в пятьдесят не снесет.

– Можно подумать, что все подлянки только от мужчин, – вдруг заявила Алена, жуя яблоко. – У меня к ним особых претензий нет, ясно, что козлы, но я уже как-то приноровилась. А вот какие подлости бабы друг другу делают!

– Ой, Алена, ты меня опередила, я все ждала, чтобы сказать и об этом тоже. Это мало что меняет в наших с Катькой рассуждениях, потому что бабы делают друг другу подлянки опять-таки из-за мужиков. Вот Катька не даст соврать: похоже, нашу Иноземцеву в ее банке сливают.

Глава 3

Пожар, бордель и наводнение

Земную жизнь пройдя до половины,

Я очутился в сумрачном лесу,

Утратив правый путь во тьме долины.

Каков он был, о, как произнесу,

Тот дикий лес, дремучий и грозящий,

Чей давний ужас в памяти несу!

Банк, куда Семеныч пристроил Иноземцеву, был не слишком большой, но и не маленький. Он прокачивал деньги крупной империи, в которой была такая уйма предприятий, холдингов, субхолдингов, строительных, торговых, провайдерских, инновационных и прочих компаний, что так называемый «клиентский блок», заведовать которым назначили Иноземцеву, был густ, как сборная солянка. Иноземцева гордилась обилием клиентов и не задумывалась о том, что оно объясняется лишь запретом даже смотреть на иные банки.