Елена Ронина - Культурный конфликт (сборник)
Поэтому Тимуру не могу сказать что очень обрадовались, но приняли его уже на правах близкого родственника. Он всю дорогу извинялся за родню и за весь свой народ. Говорил, что он не сомневается, что русские ничуть не хуже, чем они, а иногда попадаются вообще прекрасные люди, как мы, например!
Уж как он убедил приехать свою жену Соню, я не понимаю, но она его восторгов по нашему поводу не разделила. Ничего такого особенного в нас не нашла. А если даже забывалась и начинало ей казаться, что всё не так уж плохо, она каким-то внутренним голосом себя останавливала:
– Не забывай, Соня, они у тебя брата забрали!
И опять замыкалась в себе.
С такими мыслями они и уехали: Тимур бесконечно извиняясь, а Соня в гордом молчании.
В следующий раз они приехали уже когда родился Никитка. Несмотря на всё свое нерусское происхождение (да и я далеко не Белоснежка: в институте, где мы с Эриком учились, все думали, что я тоже с Кавказа), наш сын родился блондином с голубыми глазами. Никто не мог понять, в кого это такой ребенок. Когда его увидели наши кавказские родственники, они тоже сильно удивились.
Имя Никита для них было невыговариваемым. Ты, говорят, мальчик, не расстраивайся, что у тебя имя такое некрасивое, мы тебя будем Ибрагимом звать.
Ну уж, думаю, дудки. Мало того, что приехали, разместились тут всем табором, дак еще и Ибрагим, видите ли.
– Ибрагимы – это ваши дети. Моего сына зовут Никита, прошу любить и жаловать. У нас страна не католическая, каждый человек имеет по одному имени, как в свидетельстве у него записано. Я человек законопослушный, чего и вам желаю.
Они, конечно, нервничали, но меня побаивались: могу же и на улицу их со всеми пожитками попросить.
Больше всего было жалко в этой ситуации Эрика. Ему и за меня было неудобно, и гордость за свой малочисленный народ просыпалась. Но про то, чтобы ребенка Ибрагимом назвать, он что-то и сам не предлагал. Я бы, может, рассмотрела этот вариант, а так на нет и суда нет.
Потом у него, у этого гордого народа, всё как-то странно, не по-людски! Отец, например, не имеет права заниматься с ребенком. Даже не так. Не то чтобы там заниматься, а даже просто брать его на руки или за руки (видать, гордость не позволяет).
Они мне не раз с достоинством рассказывали то ли притчу, то ли с родственниками было:
– Ребенок начал срываться в пропасть, но уцепился за корягу. Вот висит он, бедный, над пропастью на одной руке, кричит, а рядом отец стоит. А по правилам не может он своему ребенку помочь. А это сын, единственный, наследник! – на этом месте делается глубокомысленная пауза и все слушатели (я то есть) обводятся гордым взглядом. Я должна восхититься стойкостью отца и верностью традициям.
– Отец разговорами пытался поддержать дух ребенка, пока из деревни не прибежала мать и не вытащила ребенка из пропасти.
Короче, закончилось всё хорошо. Меня эта душераздирающая история всегда заставляла содрогаться. Но мне повторяли ее всякий раз, когда я пыталась сунуть нашего Никитку на руки Эрику.
Вообще все их истории – они очень даже красивые, но, как мне кажется, немножко искусственные. А некоторые, как эта, например, просто опасные для жизни. Уж больно жалко мне всегда было этого несчастного мальчика. Если бы на его месте был мой собственный сын, его бы я вытащила, а следом спихнула бы в пропасть его гордого папашу!
Через какое-то время родственники начали ездить чуть ли не толпами. Их не смущало, что жили мы втроем в комнате коммунальной квартиры. Ничего, зато в центре и рядом с метро. И то, что я русская и им противно есть из моей русской тарелки, – это уже отошло на второй план. Они, видимо, решили меня начать перевоспитывать. Потому что поняли, что уже всё равно – жена (хотя не уставали повторять, что по их законам никакая я не жена), и ребенок бегает (правда, не Ибрагим).
Я перевоспитанию не поддавалась никак. Более того, боролась с их кавказской мафией и при каждом случае пыталась поставить новую родню на место. Эрика я доводила этим до полуобморочного состояния: видимо, он-то понимал, с кем я тут шучу и чем всё может кончиться. А мне всё было смешно.
Пыталась я вникнуть в их традиции. Вот, например, главное у них в отношениях друг с другом – кто перед кем должен встать. Но это мне так казалось. А им казалось, что главное – научить этому меня. Потому что они-то уж точно знали, в каких случаях надо встать, в каких привстать, в каких стоять и не садиться, пока тебе не разрешат, в каких головой кивнуть, и никогда сами не путались.
Я учиться этому не собиралась. И не вставала никогда! Мы тоже гордые, и, в конце концов, это они у меня дома, а не я у них. Вот приеду к ним – может, когда куда и встану. А у нас здесь все перед женщинами встают, если хотят. Пожалуйста, я не против.
Эрику было за меня неловко, он даже пробовал со мной договариваться. Но я «стояла» насмерть. Встанешь раз – стой потом всю жизнь! Это не про меня и не на мой характер.
Родственнички офигевали, как им казалось, от моей наглости. Хотя в глубине души их иерархия была для меня иногда непредсказуемо интересной. Я как-то заметила, что когда я вхожу в комнату, встает Соня.
– А она-то что встает, вроде же она меня старше и тебя старше. Потом сестра мужа!
– Нет, старше теперь ты, потому что ты жена брата, и не важно, что брат младший, он же брат, а перед братом вставать надо всегда.
В общем – «Три раза Ку»! Без ста грамм не разберешься.
Как-то привезли с собой годовалого ребенка. Под названием Адам. Про их имена – это просто отдельная песня. Однажды тетка приехала, ее вообще звали Брильянт!
Мамашка Адама убежала в магазин. Но, видно, вошла в раж. Обещала прийти через два часа, появилась же только поздно вечером.
Никитка тогда тоже был маленький. Адам было для него не понятно, он называл мальчика Мадамчик.
Мадамчик разумел только по-своему. Весь день что-то от меня требовал. А как поймешь?
Вечером с работы пришел Эрик и поговорил с Мадамчиком на ихнем родном, тарабарском для меня, языке. Мадамчик расплакался и начал называть Эрика мамой. Видно, увидеть родную мать он потерял уже всякую надежду.
А Брильянт (так и не поняла, кому она кем приходится) вообще думала, что я соседка. Соня постеснялась рассказать ей, что я жена Эрика. Интересно, что приехать ко мне с ней на несколько дней не постеснялась!
– Света, давай не скажем, что ты Эрику жена.
– Это с какой стати?
– Ну, понимаешь, разговоры по нашему городу пойдут…
– Вот и хорошо, и пусть пойдут. А про сына-то ты что скажешь?
– А сын – это ничего, это даже хорошо, сыновьям все всегда рады, и где их мать – никого не волнует.
Ну дела-а-а! Нет, ну я, конечно, тут же этой драгоценной женщине рассказала, в чей дом она приехала, кто здесь кем кому приходится. Соня только тихо охала. Брильянт же очень обрадовалась, такую новость теперь по всему городу разнесет! Никому же и в голову такое прийти не могло: Эрик-то на русской женился! (Можно подумать, он на обезьяне женился.)
– А что же ты про меня, Брильянт, думала? Ты думала, я тут кто? Я тут голову в ванной мою, полотенцем обмотанная хожу, – неужели не понятно, что я у себя дома?
– А может, ты соседка? Пришла голову помыть?
Да, темные люди, ходят друг к другу голову мыть…
Соня начинала на меня шикать:
– Зачем сказала, зачем сказала?
– Затем. А не нравится, не вози всех подряд!
Но больше всего меня радовало, если они встречались у меня как бы случайно. Например, двое уже сидят, чай пьют, горские легенды друг другу рассказывают, а тут звонок в дверь – и с баулами вваливаются еще двое. Сколько же у людей радости, передать не могу. Плачут и смеются от счастья, вспоминают, сколько лет не виделись. Прямо такая встреча на Эльбе. Причем я всё время как будто бы ни при чем. Чувствую, своим присутствием никому не мешаю, никого не стесняю.
Хуже было, когда приезжали мужики. Могли сразу приехать вчетвером и часов в пять утра. Для устрашения они в дверь не звонили, а стучали. Это я думала, что для устрашения, – оказывается, чтобы я просто сразу радоваться начинала, как только глаза со сна открою. А так можно же подумать, что почтальон. А если в дверь дубасят, понятно – родня приехала! Приезжали такие суровые мужики с гор, с порога громко объявляя:
– Хозяйка, накрывай на стол! Голодные как собаки!
А что я могла им предложить? В лучшем случае яичницу из восьми яиц. Они это всё съедали за одну минуту и объявляли:
– Хозяйка, не наелись!
– Пейте теперь чай! – весело отвечала им я, в очередной раз страшно позоря своего мужа.
Один из этих горцев с гордым и знаменитым именем Никсон достал меня особо. Он меня всё время воспитывал, рассказывал, до каких пор не повезло Эрику со мной.
Одни раз я просто взяла его баул и выставила его за дверь, когда он пошел прогуляться. Он приходит, а пожитки его за дверью. Надо отдать должное, в дверь долбить не стал, всё понял сразу и правильно. А в почтовый ящик бросил записку: «Спасибо за русское гостеприимство».
