Лариса Райт - Всегда бывает первый раз (сборник)
– Аленка в больнице! – Мамин звонок застал Натку где-то между коробкой с книгами и отказывающимся закрываться чемоданом.
– Что случилось?!
– Выкидыш. Срок шесть недель.
– Она с ума сошла?! Ей же нельзя!
– Можно – нельзя… Сейчас это не имеет никакого значения. Она плачет, переживает. Ну ты же понимаешь… – Мама тактично замялась.
– Понимаю, – спокойно ответила Натка и добавила с холодком: – Пройдет.
– Наверное, – мама помолчала немного и попросила: – Нат, ты бы съездила к ней.
– Мам, у нас самолет послезавтра. В квартире черт голову сломит, я не знаю, за что браться, а ты предлагаешь все бросить и ехать вести с Аленой душеспасительные беседы? Ко мне, между прочим, никто тогда не приезжал.
– У Аленки была месячная Маруся. У нее кардинально поменялась жизнь. Разве она могла?
«Если не она, то ты могла бы приехать», – подумала Натка и снова возразила:
– У меня тоже кардинально меняется жизнь. Так меняется – не позавидуешь.
– Ну почему ты такая обидчивая?!
– Не знаю. Ты меня родила.
– Натка, это неправильно.
– Разве? А говорят: долг платежом красен.
– Только не между родными людьми.
– Ладно, говори адрес.
Конечно, охранник ее не пустил. «Карантин и все такое…» За «всем таким» Натка лазить в карман, чтобы потом сунуть это в потные ладони, никогда не умела. Стояла и обреченно слушала представителя власти:
– Иди давай! Не трави душу! Ее ж поди выпишут через пару дней, тогда и наговоритесь.
Конечно, Аленку выписали. И именно через пару дней. Как раз тогда, когда Натка стояла в дьюти-фри в Шереметьеве и делала мучительный выбор между «Pleasurer» и «Miss Dior». Впрочем, выбор этот был не настолько мучителен, как тот, что делала она у входа в больницу. «Позвонить или написать? Позвоню. А что скажу? Когда столько лет общаешься в стиле «Как дела?» – «Нормально», сложно подобрать душевные слова. Наверное, написать легче. Бумага все стерпит». И Натка написала:
Все решено. Мы уезжаем. Андрей подписал контракт. Он счастлив и горд. Дети пляшут тарантеллу и, как сумасшедшие, беспрерывно скандируют: «Viva España». А я… Я верна себе. Жутко боюсь перемен. Конечно, Испания – это не конец света, а «чудо расчудесное», по словам мамы. И все же. Все же мне страшно. Как ты?
Натка дождалась ответа. Всего два предложения: «Спасибо, хреново», и «Счастливого пути». Она поразмыслила, набрала номер, услышала, что «аппарат абонента выключен…», и решила, что сделала все возможное для того, чтобы наладить отношения. Ведь один в поле не воин. Раз Аленка не расположена сейчас делать шаг навстречу, то настаивать Натка не будет. У нее своих проблем хватает. А сестра… Переживет как-нибудь свое горе. Натка вон пережила, и ничего. Кстати, никто над ней не трясся, не обрывал телефон и не посылал записочек.
Конечно, письмецо ее получилось каким-то корявым. Вряд ли Аленку интересовали сейчас Наткины страхи и перемены в судьбе. Но Натка хотела чем-то отвлечь сестру, сказать той, что не только у нее проблемы и мучения, не только ей приходится преодолевать препятствия и оплакивать потери. Аленку послание оставило равнодушной. Наверное, она просто не была готова, а может, Натка не нашла нужных слов. Она помнила, что, когда сама оказалась в Аленкиной ситуации, выбраться ей помогла работа, где не было никаких напоминаний о произошедшем. Вот Натка и не стала сестре напоминать. А та, наверное, искала сочувствия, хотела говорить об этом, проговаривать боль снова и снова, чтобы та стала легче и в конце концов испарилась бы в воздухе вслед за словами. Но что сделано, то сделано. Аленке плохо? Но и Натке не легче. Она едет в чужую страну, где не будет ни друзей, ни работы, ни особой поддержки со стороны семьи. Ей завидуют и считают счастливицей, потому что, по мнению многих, Натка схватила за хвост птицу удачи (под птицей, естественно, подразумевают Андрея). Птица и талантлива, и симпатична, и деньги, как выяснилось, зарабатывать умеет. У Натки будет огромный дом, жизнь под солнцем и целый гардероб красивых платьев. Что еще надо для счастья? А оказывается, очень многое. В этом доме должен звучать смех, солнечные лучи должны греть обитателей дома, а хозяйка изысканного гардероба просто обязана слышать комплименты, надевая каждое из своих многочисленных платьев. Но «талантливая птица», видимо, устала петь дифирамбы жене, она занята сочинительством од для работы, а еще, оказывается, вместо распевания распивается где-то на стороне.
Наткины мысли с Аленки перескочили на пьяного мужа, спящего где-то в их огромном солнечном доме. А с мужа на свое так и не выполненное задание. А она должна, просто обязана решить задачу, чтобы… чтобы птица удачи не выдернула перья из ее ослабленных рук. Натка задумалась и наконец набила нужные слова на клавиатуре телефона. Проговорив несколько раз про себя составленный текст, она решительно вернулась к окошку администратора и сказала по-испански:
– Не новый.
– Простите? – Пока Натка предавалась воспоминаниям, девушка на посту успела смениться.
«Так. Теперь главное – не впасть в ступор. Сейчас-сейчас, она сможет. Черт! Надо что-то говорить. А в голове заученный текст. Но теперь он не подходит. Девушка просто не поймет ее заявления о том, что новых детей не бывает. Что же сказать? Куда подевались все слова? Нет, то, что «он любит черный цвет», тут определенно не подходит. Да и вопрос: «Свежие ли у вас огурцы?» – тоже грозит транспортировкой в психиатрическое отделение».
– У вас красивое платье, – наконец выудила Натка фразу из своего вчерашнего бенефиса на банкете.
– Спасибо. – Голос девушки, наряд которой представлял собой обычный больничный халат, звучал озадаченно.
«Черт! Промахнулась так промахнулась. Давай, Натка, давай! Ну думай. Так, за мной уже два человека. Парень за спиной нервно дышит мне в ухо. Мозгов это мне точно не прибавит. Не нервничать! Успокоиться! Расслабиться! Глубоко вдохнуть и…»
– Простите, – начала Натка медленно, неуверенно, но верно подбирать слова. – Я ищу сеньору Бибьянку. У меня нет ее фамилии. Я знаю: у нее есть ребенок.
Девушка продолжала смотреть на Натку как на умалишенную, но все же спросила:
– Как зовут?
– Бибьянка.
– Не сеньору. Ее ребенка.
– Я не знаю. Еще никак. Он… он очень маленький. Он… он… – И уже со слезами в голосе от безысходности Натка закончила: – …новый.
– Recién nacido?[10]
По интонации администратора Натка поняла, что между ними установилось понимание, и энергично закивала в ответ. Девушка тут же уткнулась в компьютер и стала искать информацию, сосредоточенно повторяя:
– Бибьянка, Бибьянка, Бибьянка.
Через несколько минут она оторвалась от экрана и объявила:
– Извините, сеньора, никакой Бибьянки в нашем родильном отделении нет.
– Но как же? Я ведь… Нет, я совершенно точно…
Мужчину, нервно дышащего в Наткино ухо, спас от эмоционального взрыва звонок ее телефона. Натка вынужденно отошла от окошка и через мгновение услышала в трубке возмущенный голос Паолы:
– Где ты ходишь?
– Я?! Да я уже битый час торчу в этой… больнице. Тут полная неразбериха и никто ничего не знает. А твоя кузина вообще как сквозь землю провалилась.
– Никуда она не проваливалась. Вот лежит передо мной. И малыш с нами. Такой хорошенький. Странно, что я тебя не заметила. Ты где?
– В вестибюле. Стою возле аквариума.
– Где?! У какого аквариума? Там нет никакого аквариума.
– Как это нет, если я возле него стою?
– Ната, в какой ты больнице?
– Дурацкий вопрос! В той, которую ты назвала, – в госпитале Святого Хосе.
– Но я сказала Хуана.
– Хосе.
– Хуана. Бибьянка лежит в госпитале Святого Хуана. Отойди от аквариума, садись в машину и рули к нам. Подъедешь, позвони, я спущусь в вестибюль и встречу тебя. И, пожалуйста, не ищи там аквариума, – Паола захихикала и повесила трубку.
Натка вышла из больницы и поехала домой. Возможно, навещать людей в больницах не ее конек, но благодаря несостоявшемуся визиту она впервые выдавила из себя несколько испанских слов без какой бы то ни было подготовки. Она ощущала себя вправе считать урок пройденным. А еще Натка вспомнила о другой несостоявшейся встрече, которая гораздо важнее свидания с сеньорой Бибьянкой. Об этой женщине она не знает ничего, кроме имени. А вот о сестре Натка знает практически все. Аленка боялась темноты и всегда просила Натку подкрасться к двери и открыть «масюсенькую щелочку». У нее непослушные волосы и привычка сдувать со лба падающие на глаза вихры. В третьем классе она несколько часов плакала из-за потерянной тетради по математике и, когда Натка обнаружила ту за батареей, обещала «крепко и горячо любить старшую сестру всю жизнь». Аленка обожала фильм «Белорусский вокзал» и группу «Наутилус Помпилиус». Она брала Натку за руку, смотрела в глаза и проникновенно пела о том, что у них на двоих одно лишь дыхание. И сестры дружно, обнявшись, дышали в унисон, зная, что при необходимости каждая сможет отдать другой последние капли живительного кислорода. И пусть последние пятнадцать лет прошли у них без родства душ и обмена эмоциями, но впереди еще, даст бог, много времени, чтобы прошлое помогло забыть о настоящем и исправить будущее.
