Виктория Токарева - Антон, надень ботинки! (сборник)
Игорь мог играть только на своем стареньком классическом «Бехштейне».
Ирины не было дома. Дверь открыла Лидия Георгиевна.
У Игоря был свой ключ, но он позвонил, как чужой.
За его спиной стояли два такелажника. Рояль грузят специальные люди. Просто грузчики здесь не подходят.
– Там, – показал Игорь.
Такелажники вошли в комнату и сразу принялись откручивать ножки от рояля.
– Поешь? – будничным голосом спросила Лидия Георгиевна, как будто ничего особенного не происходило.
Месяцев по привычке прошел на кухню. Сел за стол. Теща стала накладывать еду на тарелку. На этот раз было вкусно: картошка, селедка, лук.
Месяцев стал есть. Теща внимательно на него смотрела.
– Так вышло, – сказал он.
– Это пройдет, – спокойно пообещала теща.
– Что вы, не дай бог, если это пройдет!..
В глазах Игоря стоял настоящий страх.
– Не ты первый, не ты последний. Но будь осторожен.
– В каком смысле? – Месяцев поднял глаза. Теща приняла взгляд.
– Затопчут.
– Кто?
– Жизнь.
В дом вошла Ирина. В прихожей на полу, как льдина, лежал рояль. Такелажники переносили ножки к лифту. Все было понятно, и одновременно не понятно ничего. Рояль стоял двадцать пять лет. Почему его надо выносить? Разве не достаточно того, что он вынес себя?
Ирина торопливо прошла на кухню, прямо к холодильнику, достала бутылку вина, стала пить из горлышка, как будто жаждала. Месяцев смотрел на нее во все глаза. Это было новое. Раньше она никогда не пила. Но ведь и он в качестве гостя тоже никогда не приходил.
– Хотя бы нашел себе скрипачку. Человека нашего круга! – прокричала Ирина. – А кого ты выбрал? У нее даже имени нет!
– Как это нет? – растерялся Месяцев. – Есть.
– Люля – это не имя. Это понятие.
– Откуда ты знаешь?
– Это знают все, кроме тебя. Все приходили и уходили. А ты остался. Дурак.
– Дурак, – подтвердил Месяцев.
– Она тебя отловила, потому что ты известный пианист. А я любила тебя, когда ты был никто и ничто!
– Я всегда был одинаковый, – хмуро сказал Месяцев.
Повисла тишина.
В этой тишине Ирина проговорила:
– Я не могу покончить с собой, потому что я не могу бросить Алика. И я не могу жить без тебя. Я не могу жить и не могу умереть. Пожалей меня…
Она вдруг закрыла лицо руками и тихо зарыдала. Лидия Георгиевна вышла из кухни, чтобы не видеть.
Месяцев подошел и прижал ее к себе. Они стояли и вместе плакали, и казалось, что сейчас кончатся слезы и решение будет найдено.
– Я тебя не тороплю, – сказала Ирина. – Сколько тебе надо времени?
– На что? – не понял Месяцев. Потом понял. Жена все решила за него. И казалось так естественно: привинтить к роялю ножки, поставить на место и все забыть. Все забыть.
– Я не буду тебя упрекать, – пообещала Ирина. – В конце концов, порядочными бывают только импотенты. Я тоже виновата, я была слишком самоуверенна…
Месяцев вытер ладонью ее щеки.
– Ты не виновата, – сказал он. – Никто не виноват.
В кухню вошли такелажники.
– Нести? – спросил один.
– Несите, – разрешил Месяцев.
– Нет… – тихо не поверила Ирина.
Она метнулась в прихожую. Упала на рояль, как на гроб. Обхватила руками.
– Нет! Нет! – кричала она и перекатывала голову по лакированной поверхности.
Такелажники застыли, потрясенные. Из комнаты выбежала Лидия Георгиевна и стала отдирать Ирину от рояля. Она цеплялась, мотала головой.
Месяцев не выдержал и вышел. Стал в грузовой лифт. Через некоторое время мелкими шажками вдвинулись такелажники с телом рояля. Месяцев нажал кнопку первого этажа. Лифт поехал вниз. Крик вперемежку с воем плыл по всему дому. И становилось очевидным, что человек – тоже зверь.
Капли стучали о жестяной подоконник. С неба капала всякая сволочь. У кого это он читал? У Корнея Чуковского, вот у кого.
– Люля, – позвал он.
– А… – Она выплыла из полудремы.
– У тебя было много мужчин?
– Что?
– Я спрашиваю: у тебя было много мужчин до меня?
– Кажется, да. А что?
– Сколько?
– Я не считала.
– А ты посчитай.
– Сейчас?
– Да. Сейчас. Я тебе помогу: первый муж, второй муж, я… А еще?
Люля окончательно вынырнула из сна.
– Первый муж был не первый. И второй не второй.
– Значит, ты им изменяла?
– Кому?
– И первому, и второму.
– Я не изменяла. Я искала. Тебя. И нашла.
– А теперь ты будешь изменять мне?
– Нет. Я хочу красивую семью. Все в одном месте.
– Что это значит?
– То, что раньше мне нравилось с одним спать, с другим разговаривать, с третьим тратить деньги. А с тобой – все в одном месте: спать, и разговаривать, и тратить деньги. Мне больше никто не нужен.
Месяцев поверил.
– Ты меня любишь? – спросил он.
– Люблю. Но нам будут мешать.
– Кто?
– Твой круг.
– Мой круг… – усмехнулся Месяцев. – Мой отец был алкаш, а мама – уборщица в магазине. Ей давали еду. Жалели.
– А я администратор в гостинице. Было время, когда койка стоила три рубля, со мной десять.
– Не понял, – отозвался Месяцев.
– Надо было есть, одеваться, выглядеть. Что ж тут непонятного?
Месяцев долго молчал.
– Почему ты молчишь? – встревожилась Люля.
– Вспоминаю: «ворами, авантюристами, кем угодно – но только вместе через всю жизнь». Откуда это?
– Не помню, – задумчиво отозвалась Люля.
С неба продолжало сыпать. Но оттого, что где-то сыро и холодно, а у тебя в доме сухо и тепло…
Он обнял Люлю.
– Поиграй на мне, – сказала она. – Я так люблю твои руки…
Он стал нажимать на ее клавиши. Она звучала, как дорогой рояль.
А композитор кто? Любовь, страсть, тишина. И снежная крупа, которая сыпала, сыпала, сыпала с неба.
Алика выписали из больницы.
Врач Тимофеев разговаривал с Месяцевым в своем кабинете. Он сидел за столом в высоком колпаке, как булочник.
– Ваш сын освобождается от армии, – сказал Тимофеев.
– Спасибо, – поблагодарил Месяцев. – Очень хорошо.
– Нет. Не очень хорошо. У него психическое заболевание.
– Это моя жена перестаралась, – объяснил Месяцев.
– Ваша жена здесь ни при чем. Военно-психиатрическая экспертиза определила диагноз: шизофрения, гебоидная симптоматика.
– И что дальше? – растерялся Месяцев.
– Ничего. Поставим на учет в ПНД.
– А что это такое?
– Психоневрологический диспансер. Таких больных ставят на учет.
Месяцев вспомнил, что, когда он выезжал за границу, у него требовали справку из психоневрологического диспансера. И когда получал водительские права – то же самое. Он ходил в диспансер, и ему выдавали справку, что он НЕ СОСТОИТ на учете. Психически неполноценные люди не водят машину и не ездят за границу. Клеймо. Как на прокаженном.
– А можно не ставить на учет? – спросил Месяцев.
– Тогда армия.
Или диспансер, или армия. Ловушка.
Тимофеев считал разговор законченным. Но Месяцев так не считал. Ему хотелось как-то развернуть события или хотя бы смягчить. Хотелось поторговаться с судьбой.
– Шизофрения – это болезнь яркого воображения. Вы думаете: вы нормальный? Или я? Почти все гении были шизофрениками.
– Наверное, есть больные гении, а есть здоровые. – Тимофеев дипломатично уходил от спора.
– Гений – уже не норма. Норма – это заурядность.
– У вас по мужской линии были душевнобольные? – спросил Тимофеев.
Месяцев понял, что торговаться бессмысленно. Хмуро ответил:
– Сумасшедших не было. А алкоголик был.
– Ну вот. Алкоголизм – тоже душевное заболевание.
Месяцев тяжело замолчал. Потом спросил:
– Это лечится?
– Малые нейролептики. Корректируют поведение. Но вообще это не лечится.
– Почему?
– Метафизическая интоксикация.
Месяцев тронул машину. Увидел себя возле своего старого дома. Сработал стереотип. Он слишком долго возвращался к этому дому из любой точки земного шара.
У подъезда стояла Аня.
– Ты пришла или уходишь? – спросил Месяцев.
– Ухожу. Я привозила им картошку.
Раньше картошка была на Месяцеве. Он привозил с базара мешок и ставил на балконе. Хватало на два месяца.
– А почему ты? – удивился Месяцев.
– Потому что больше некому.
– А Юра на что?
Аня не ответила. Наступило тяжелое молчание.
– Ты плохо выглядишь, – заметила Аня. – А должен выглядеть хорошо.
– Почему? – не понял Месяцев.
– Потому что Алик болен. Мы все должны жить долго, чтобы быть с ним.
– Это не болезнь, – упрямо сказал Месяцев. – Просто выплескивается яркая личность.
Если признать, что Алик болен, значит, он не имеет права на личное счастье. Нельзя быть лично счастливым, когда твоему сыну на лоб ставят клеймо. Но он любил. И был любим. В чем его вина?
Месяцев молчал и смотрел в землю. Аня тоже молчала.
