Анатолий Андреев - Девять

Анатолий Андреев

Девять

Утопический роман об антиутопии

Посвящение:

Им, им!

Предостережение:

Этот роман более реалистичен, чем кажется на первый взгляд.

Пророчество

Кто знает, как оно будет…

Попытка Начала

1. Марсик был отчаянным котом.

Марсик падал с девятого этажа, побывал в пасти у туркменского волкодава, тонул, попал с Веней в аварию, его украли (увезли километров за сто, а он сумел вернуться), попался Вене под горячую руку (Веня не любит об этом вспоминать, ох, не любит), отравился свежей рыбой с Байкала. Семь. Что-то я упустил. Ах, да, его же несли топить, а я выпросил у прагматичного соседа живой комочек, попискивающий, как полая резиновая игрушка со свистком, и потом подарил Вене. Восемь.

Теперь он жил девятую жизнь.

2. Был у меня друг. Придурок редкостный. Звали его, впрочем, Филиппом.

Как-то раз пришел он к Васе Сахару.

3. У Алисы были рыжие глаза. Верите? Неправдоподобно?

Ладно, вру. Зеленые – больше устраивает?

На самом деле глаза были черт-знает-какие, практически – русые. Понимаю, что все на свете должно быть определенно, в том числе цвет глаз, но что поделаешь, если реальность срамит наши ожидания. Тем хуже для реальности?

4. Что я помню до того, как появился на свет белый?

Как ни парадоксально – ничего. Даже темноты – хоть глаз выколи – не помню, хотя она, несомненно, была, как же без нее там.

5. А где же в это время была моя гордость?

При мне. Как и моя слабость…

Вот со слабости все и началось.

6. За что бы я поставил памятник себе?

А ни за что. Просто так. Пусть стоит. Назло Алисе.

7. Потому что мне не понравилась его улыбка. Не понравилась – и все тут. Гадкая. До ушей. Больших. Наполовину закрытых волосами. Грязными. Которые он то и дело взрыхлял тонкими пальцами. С траурной каймой под ногтями. Тьфу три раза – не моя зараза…

8. Осень. Вечер. Прохладно.

На глазах созревает полная луна. Она в дымке – то ли прячется от любопытных взоров (которые сама же и притягивает), принимая очертания светлого облака, то ли кокетничает, размашисто прикрываясь белой газовой косыночкой.

Так или иначе, полная луна становится символом муторной мути, царящей в жизни вообще и на душе отдельно взятого меня.

Я забраковал все восемь вышеприведенных зачинов, каждый из которых щукой или раком, а то и вовсе лебедем белым тянул повествование в свою сторону. Остановился на девятом – том самом, который мне лично нравился меньше всего.

9. Прошло девять лет с того дивного дня девятого сентября одна тысяча девятьсот девяносто девятого года, когда будущее, казалось, не умещалось и в девяносто девять лет – настолько оно было обширным, без горизонта впереди, без облачка.

И вот прошло всего девять лет, в которые, казалось, уложилась целая жизнь, такая запутанная и противоречивая.

Нет, была в нем, в девятом, конечно, ложная традиционность. Было «нечто» с изюмом. Было. Зацепиться можно.

Однако мне не нравилось. Отчего же я начал с варианта № 9?

Назло себе. Вы ждали другого ответа? Менее банального? Или он, напротив, не устраивает вас своей оригинальностью?

На вас не угодишь. На вас на всех не угодишь.

Это мой мир, здесь все устроено по моим законам, которые, я так думаю, отражают законы космоса. Лабиринты скроены по моим, сиречь космическим, меркам и лекалам. По меркам ДК.

Итак, мой роман начался с девятой жизни – чтобы быстро устремиться к своим истокам, к началу начал. Так надо.

Впрочем, приступим.

9

Прошло 9 лет с того дивного дня 9 сентября 1999 года, когда будущее, казалось, не умещалось и в 99 лет – настолько оно было обширным, без горизонта впереди, без облачка.

И вот прошло всего девять лет, в которые, казалось, уложилась целая жизнь, такая запутанная и противоречивая.

Если начинать по порядку, придется стартовать ab ovo. От маковой росинки.

Для начала я бы задался риторическим вопросом: какой город сравнится с Минском?

Рим сравнится. Пожалуй, Осло. А также еще пара-тройка сотен градов всех частей света, абсолютно всех континентов, включая оба земных полушария.

Неужели Минск так плох и настолько типичен?

Что вы. Уймитесь. Хорош, чертовски привлекателен, и даже харизматичен – своим не определившимся характером. От него можно ожидать от «всего» – до «ничего», как от любого молодого честолюбивого организма. У него сразу девять жизней, и все протекают параллельно. Девятое чудо света.

Минск очень удобен для того, чтобы начать рассказ о молодом человеке. Молодость (возраст от двадцати семи до сорока пяти лет включительно) – это тоже девятое, даже дважды, а то и трижды, девятое чудо света; у нее сразу девять жизней, и все протекают параллельно. (Тут, правда, возникает проблема остальных восьми чудес света. А если пока что, временно, в этот момент наплевать на остальные? Плохо, согласен. Легкомысленно. Чудеса есть, а мы делаем вид, что их нет. Хорошо, будем возвращаться к вышеозначенным чудесам поочередно, на протяжении всего романа.)

В одну из жизней нашего города мы, пожалуй, слегка пожалуем.

Смотрим на календарь. Цифры расплываются. Еще раз вглядываемся – прилагая некоторые усилия. Девятое марта. 9. Кто бы сомневался.

Проблема в том, что вчера было восьмое марта. 1990 года. 8 Марта. Два сообщающихся кольца, сплетающихся в символ бесконечности, подозрительно напоминающий совершенную петлю, своей безысходностью способной впечатлить оптимиста любого калибра. Только длинной-длинной змее-анаконде дано изобразить восьмерку. Или клубку змей. 8. Международный женский день, напомню себе, придурку, который решил превратить его в день памяти мужчины. Так сказать, решил справить поминки по себе, ужасному.

Судя по всему, вечер, к сожалению, удался.

На этом вечере я встретил Алису, которую не видел года четыре («Три с половиной года», – уточнила она). И дико влюбился, как потом выяснилось.

С Алисой была Венера, с Венерой – некто Веня. Неизвестно было, кто он такой, но его хотелось называть просто «человек в штатском». То ли выправка его военно-спортивная (плотный ежик на голове, властный взгляд) не гармонировала с гражданским платьем, то ли было оно чересчур модным и экстравагантным, то ли не умел он его еще носить, чувствовал себя в нем скованно, в том числе и потому, что давила на него необходимость одеваться именно так, по статусу, – так или иначе все обращали внимание на его вызывающе дорогой костюм, сидевший на нем хорошо и ладненько, но как на породистой корове великолепное седло. Сложно было представить его развязно и расслабленно танцующим (набитые тугие мышцы, как в комиксах, делали его персонажем техно мультика) – так он и не танцевал. Стоял и попивал…

– Что вы пьете? – спросил я из чистого любопытства.

– Водку, – ответил он нехотя глухим баритоном.

– А закусь?

– Я не закусываю. И не запиваю.

– Круто, – сказал я.

– Мне по х…, – ответил он.

– Круто, – сказал я.

– А ты, видно, интеллигент?

– Вроде того.

– И что пьешь?

– Водку. Только я ее запиваю соком. Или минералкой. В общем, чем придется.

– Тьфу, – сделал он прямо перед собой. И замолчал.

– Ты с Венерой? – спросил я.

– Я с какой-то телкой. Вот вы…бу ее – спрошу как зовут. Это мой принцип. Еще вопросы есть?

– Да я и не задавал вопросов. Так, пытался пообщаться.

– Зачем?

– Не знаю. Я себе такой вопрос не задавал. А зачем люди общаются?

– А они не общаются. У них одно бабло на уме. Одни бабла просят. Другие молча зарабатывают, то есть, отбирают у тех, кто просит. Кто на что учился.

– И все?

– И все. А разве есть еще мотивы для общения?

– Упс, – сказал я. – Пожалуй, я выпью. И непременно запью.

Вот этот диалог я помню отчетливо, хотя тысячи других диалогов, куда более содержательных, произошедших с куда более интересными собеседниками, мною забыты начисто.

Потом я целовался с Алисой – и вспоминал четырехлетней давности вкус ее губ – миндаль с ананасом (какие-то датчики или рецепторы в моем внутреннем хозяйстве записали эту пикантную информацию и подсунули ее мне в нужное время; а если бы я не целовал Алису 8 Марта 1986 года… Или все же 8 сентября 1987? Неужели это называлось бы «забыл навсегда»? Странно это все…) Это я тоже помню. А вот когда я отключился окончательно…

Не помню.

Зато я помню, что я периодически «включался» и появлялся на публике как ни в чем не бывало. Несколько раз за вечер. Никто, кажется, за исключением, естественно, Алисы, даже не заподозрил, что я крупно перебирал время от времени.

Пока я сосредоточился на миндале с ананасом, к моим губам подкатила горькая слеза. То плакала Алиса. Я хотел спросить: «Алиса, почему ты плачешь?», но вместо этого стал по-дурацки слизывать все ее слезы, как преданный пёс. А она, чтобы не оставить меня без работы, накапала целое озеро слез. Не прятала лицо и не закрывала глаза – просто стояла и молча плакала. А я, как Барбос, работал языком.