Виталий Орехов - Демиургия (сборник)

Виталий Орехов

Демиургия

Моему свету – с любовью моей Марии

Вместо предисловия

Демиургия

Не стоит пояснять, что значит жить прошлым или будущим. Каждый автор – уже творец, но он создатель настоящего, который пишет в прошедшем времени о том, что никогда не произойдет. Так создаются миры. Мир, который я создаю, не имеет материального выражения, ни одной песчинки из него не ощутить, не почувствовать ни одного дуновения ветра. Но он может быть реальнее завтрашнего восхода солнца, потому что он сейчас.

Редко удается по-настоящему взглянуть в лицо реальности. Она ускользает. Задумайтесь. Даже то, что мы видим – лишь ее дагерротип, совсем недавнее, но отражение, фотонный свет, фотография. Мы так устроены, что всегда отделены от реальности временем. Я тоже отделен от него, и никогда не могу приблизиться к ней. Почти никогда.

Вы когда-нибудь видели солнечный свет, когда он искрится в капельках росы? Представим на мгновение эту картину. Вы стоите, смотрите на зеленый, яркий листик, на нем чистейшей воды бриллиант – утренняя капелька росы, в ней есть сердце – преломляющиеся лучи солнечного света. Вы видите его биение, оно переливается всеми цветами радуги, посмотрите, вот же оно – свет, даже больше, свет, как он есть, сразу и белый и цветной. Вы заглядываете в него, и видите небо, видите себя, видите… Может, достаточно неба и вашего образа. А сердце бьется все чаще. Но уже ваше, биологическое сердце. Вы знаете почему. Мгновение.

Теплые руки у вас на глазах. Не знаю, мне не нравится писать для женщин. С ними сложно, как их понимать? Поэтому вы, как и автор, далеко не самое совершенное творение Божье – мужчина. Теплые руки на глазах. И легкий смех позади. Вы ничего не видите, потому что свет больше не проникает в ваш головной мозг. Впрочем, он вам и не нужен, ваше сознание быстро перестраивается, ему не сложно, мы все-таки, венец, пусть и жалкий, творения. Вам достаточно звука и кинестетики. Головной мозг сам дорисует все изменение мира. Он сосредотачивается позади. Еще несколько моментов идут сложнейшие биохимические реакции, их описание формулами потребовало бы куда больше листов, чем этот рассказ, чем эта книга. И вот, время опять пошло так, как и должно было идти. Я возвращаю вас «в вас». Вы улыбаетесь.

– Это ты?

Конечно, она не ответит. Но нельзя не слышать, как она сдерживает смех. Обратим внимание на ваш мир. Его больше нет. Вы же прекрасно понимаете, его нет, потому что вас выдернули из него. Свет больше не виден вам. С трудом, но все же вас лишают слуха. И все, что есть у вас – теплые руки на глазах. Это насилие над вашим естеством, борьба с натурой. Так не должно быть. Но, черт возьми, для вас сейчас это явственнее, чем не-пересечение параллельных прямых.

Когда-то люди умели не знать многих вещей. Мне сложно, я знаю не так много. Я ничего не знаю о вас, но я знаю, что вы сделаете. Вы возьметесь за эти теплые руки у вас на глазах, повернётесь, откроете глаза и посмотрите на совершенство мироздания. Говорите, что угодно, но у него карие глаза.

Вы опять видите свет. Странно, да? Вас только что вернули из небытия в мир, но этот переход вам кажется таким естественным, таким простым, как будто бы вы просыпаетесь каждое утро так. Но просыпаетесь вы не так. Из сказки Психеи вы попадаете в реальность, которая не прекраснее и не страшнее, чем вы сами. Это банально, просто, и со временем может надоесть, особенно если ваш Харон – будильник. Но сейчас из ниоткуда вы в центре мира. Думаю, выражение «с корабля на бал» – довольно точно передает общую интенцию. Только все равно все иначе. Это как… Я не знаю, возможно, так ощущал бы себя снег, там, наверху, в зимнем небе, если бы обладал разумом.

Вы видите центр мира, который как пылающий янтарь теперь не только центр мира, но и мир весь. Опять, простите меня, опять еще один переход. Как это все сложно, и мгновенно, и почти не существует, но еще один переход. Вы в новой вселенной, которой нет. Трудно описать ваше состояние. Вы ведь падаете. У вас нет опоры, все, что существовало – исчезло, есть только янтарная бесконечность, золотой рай, где нет ничего, кроме этого наполнения. Оно вас обволакивает. Мгновение.

Вы закрываете глаза. Я никогда не понимал, почему. Видимо, есть какая-то рефлекторная дуга, которая чрезвычайно солидно отвечает за эту сферу жизнедеятельности организма. Вопреки красоте вы закрываете глаза и… Все.

Миры, в которых вы побывали, и которых больше не существует, становятся прошлым, и вы опять в действительности. Теперь самая суть существования изменилась, как двинулась минутная стрелка на часах. Небольшая калибровка, которая позволила вам ощутить изменение. Почти никогда вы ее не заметите. Если я вам не указал бы на нее, вы бы так и оставались в неведении, что вы, именно вы сдвинули только что минутную стрелку вселенских часов. Конечно, не совсем добровольно, я бы даже сказал, посредством насильственных действий. Это же не было вашим намерением, ведь правда?

Сколько прошло времени? 5 секунд? Минута? Час? Не важно, для вселенной изменилось что-то. Что-то на субматериальном уровне, который чувствуете только вы. Вы и только вы были в центре мира, вы, и только вы видели своими глазами omphalos mundi. И в этом месте, хотя, простите, слово «место» так же немыслимо в данных категориях, как и слово «время», и тамгда, когда время и место нераздельно, вы сдвинули, почти случайно задели стрелку времени. Поймите меня правильно, не каждому это дано, если вы этого не чувствуете, подумайте, зачем тогда все? Без этого мир застыл здесь и сейчас. И навсегда.

Проблема состоит в том, что за последнее время все больше людей теряют это мироощущение. Я скучаю по временам, когда люди знали немногое. При всей моей любви к прогрессу Amicus Plato, sed magis amica veritas. Одна из немногих вещей, вокруг которых крутится мир. Не зная это, человек теряет себя. Мир, в котором человек себя потерял, это, в общем, похоже на бесконечный кошмар Вишну.

Создавая вселенную, прежде всего, именно этого надо опасаться. Любая демиургия уже заражена этим с самого начала. Любая вселенная имеет этот вирус отчуждения в себе. В том числе и та, в которой пишет автор. Возможность его побороть – вот та суть жизни, которая является одним из двигателей. Совсем не единственным. Я не знаю всех, только некоторые. К сожалению, а может, и к счастью, я не знаю всего. Но вот эта энергия, которая противостоит отчуждению во всем – ее существование я только что вам доказал. Не я ее дарил, у меня нет на то полномочий, но я вместе с вами обладаю ею. Я тоже делаю так, чтобы мир существовал. Без нас он – ничто, лед времени.

Рассвет

Я поднимаю глаза и вижу рассвет. Так выглядит солнце, когда оно встает в небе над Ипанемой в ясную погоду. Розоватое небо с легким запахом персиков ласкает взор… Я вижу этот рассвет и не могу смотреть на него. Перечитывая письмо в третий раз я спрашиваю ее: «Почему?», но письмо молчит и нестройный ряд букв продолжает властно смотреть на меня, презрительно и без жалости к страданиям моим. Листок тревожит мои руки, им чуждо его механическое прикосновение, им странно дотрагиваться до воодушевленного душой нежной и прекрасной, которую я так люблю, клочка бумаги. Но буквы портят все. Они слишком нестройны, слишком не вписываются в общее мое восприятие мира и действительности и потому особенно враждебно настроены ко мне, я же не жалую их ни в коей мере, это будет непозволительно и слишком роскошно для них, для листка и, что греха таить, для меня тоже. Я кладу листок.

Я кладу листок на деревянный стол, лакированный еще три года назад, и требующий, причем настоятельно и назидательно новой лакировки. Но листок давит на стол, пальцы, к которым стол привык, как привыкают к старым знакомым, с которыми не замечаешь их присутствия, но чувствуешь что-то постороннее в душе, когда уж слишком явно они о себе напоминают, пальцы глупо тарабанят по старому лаку и думают о листке. Я вспоминаю.

Я вспоминаю отчетливо и ясно, как такси, почему-то в дождливый день одиноко стоящее более у дороги, нежели у выхода из аэропорта, познакомило меня с принцессой, сидящей в нем и отдающей приказание экипажу следовать в Хотель «Апроадор», на восточной границе мыса, недалеко от Костакабаны. Принцесса давала наказ водителю медленно и тихо, как и позволительно принцессе, как только и могут давать наказы коронованные особы голубейших кровей. Она нисколько не ожидала увидеть меня, в пальто цвета дождя в Осло, на другом конце земного шара, который за столько времени перестал казаться мне огромной версией глобуса из класса в детстве, но ставшим мне пристанищем на отпуске под названием жизнь, с глазами, полными любви к кофе и ненависти к самолетам, а потому стремящимися в Хотель «Апроадор» не меньше принцессы. Ее взгляд сразил невежду, так рьяно ворвавшегося в ее покои, нарушившего священное таинство наказа слуге, не ожидавшего увидеть никого, кроме слуги, собственно, в такси. Выученные «Hotel Aproador, por favor» вырвались из моих губ до того, как я заметил принцессу, до того, как я заметил, что я нарушил, возможно, древнейший закон в мире, о том, что такси должно принадлежать одному человеку, имеющему важное подтверждение и в нашем материальном мире, ведь в каждом теле есть лишь одна душа. Так и таксист, Харон шоссе, не позволяет вмешиваться нам, когда мы желаем совершить то, что по незнанию кажется логичным и правильным. Слишком много кажется нам логичным и правильным, когда есть возможность использовать бессмысленный инструмент, данный нам от рождения, который некоторые называют умом, большинство же даже и не предполагают, что он нужен не только для складывания налоговых чеков. Взгляд принцессы сразил мое невежество, я понятия не имел, как будет по-португальски «Извините, я и не мог предположить, что это такси уже занято», а потому бездушным «Excuse me» не только осложнил ситуацию, но практически должен был сам себя повесить, чтобы хоть частично оправдать свое бессмысленное существование в этом, как мне тогда казалось, в этом бессмысленном мире.