Александр Филатов - Список Магницкого, или Дети во сне не умирают

Александр Валентинович Филатов

Список Магницкого, или Дети во сне не умирают Роман

Детям до 16 лет не рекомендуется

« Магницкий, ну что им дался этот Магницкий? »

Из разговоров в Госдуме

Все совпадения с реальными персонажами и событиями случайны…

Почти.

Все названия медицинских препаратов и методики лечения вымышленные.

Просьба их не употреблять!

… Да, у нас лучше, чем в том бушующем страшном мире за тюремными воротами.

У нас многое понятнее.

Отношения до крайности обострены и тем очищены от ряда мучительных условностей.

Кошкин дом – идеальный антимир.

Пролог

Комков уже знает, что его увольняют по обвинению в причастности к смерти Магницкого. Комков в неистовстве. Ответить должны все. Наш рабочий день закончился, но мы не можем покинуть ненавистную Бастилию. Не выпускает зло ответственная, спрятанная за тонированным стеклом тетка на КПП: «Врачей не велено выпускать! Идите к Комкову». Последнее она произносит, будто посылая психиатров еще дальше, прямо к Фрейду. Начальник тюрьмы подполковник Комков, белесый бесцветный человечек, заставил всех медиков ожидать своего возвращения с приема граждан. Не он, а мы убили Магницкого! Нас пятеро: я, старшая медсестра II-го отделения Инна Леоновна Ашанова, начальница того же отделения Ольга Валерьевна (О. В.) Окунева, рентгенолог сборного отделения, и Чингис толкались под начальственной дверью полтора часа.

Комков явился с длинноногой обесцвеченной блондинкой, своей секретаршей, стрижка – некогда каре, булавка в носу. Знаем: водит ее с собой для шика и чтобы во взятках на приеме граждан не заподозрили. Секретарша осталась в приемной. Комков быстрым шагом вошел в кабинет, мы – за ним. Выдержав паузу, Комков приказал нам построиться и доложить, что каждый из нас сделал за день. Наша разношерстная компания, давно переодетая для пути домой в цивильное, неуклюже выровнялась.

Подследственный, за которым стояли похищенные миллиарды, адвокат ПИФа Hermitage Capital, Сергей Магницкий умер в СИЗО-1. Чем же вы занимались в СИЗО-2?! Сделав шаг вперед, рентгенолог доложил, что за день сделал восемь снимков. После выступила О. В.: «В психиатрии все спокойно». За сим нас отпустили. Надо признать, что гордец Чингисхан не дождался «прощения». Бросив: «Я не мальчик!», умчался в отделение писать рапорт на неиспользованный отпуск.

Комков разрешил выпустить четверых, но вперед проскользнули хирург и фельдшер со Сборки. У тетки на КПП было плохо не только с памятью, но и со счетом. Она не выпустила троих: меня, старшую и О. В. Мы, «штуки», в терминологии Комкова, страдальчески зауверяли: за нами врачей «много». И – о чудо милосердия! Мы на свободе. За воротами тюрьмы О. В. философски резюмирует: «Как-то всю ночь сидели!»

Работаю первый день психиатром в Кошкином доме. Так по фене (на уголовном сленге) называется психбольница (ПБ), обслуживающая следственные изоляторы столицы. Здесь же ожидают судебно-психиатрической экспертизы в ГНЦ социальной и судебной психиатрии им. В. П. Сербского (Серпы) убийцы и иные душевноподозрительные со всей страны. До психбольницы в пятиэтажном мрачном рыжем здании содержались преступницы. Переклик высоких женских голосов и родил название.

Мои служебные обязанности: наблюдать и лечить больных, первые пять дней писать вновь прибывшим дневники в истории болезни ежедневно, далее – раз в десять дней. Помимо душевнобольных, я тайно начал писать собственные дневники и своим коллегам. Секретная тетрадь перед вами.

Часть I Жалобы и наследственность

16.04.09

Курицын Леонид Алексеевич, 1978 г. рождения, статья 132, часть 3. Изнасиловал свою двухлетнюю дочь. Умерла? «Срочно!» Я увидел Курицына уже вынесенным в коридор. Я делал дыхание «рот в рот», О. В. – непрямой массаж сердца. Сестры принесли два дыхательных аппарата (с «грушами») – оба не работали. Я видел, что Курицын мертв. Окунева не видела. Сестра спросила, уколоть ли преднизолон. Я, со скрытой усмешкой: «Делайте!» Уже и сестра заметила трупное окоченение.

15 минут я «целовал» труп, дыша «рот в рот», в спешке не заботясь о защитной салфетке (бинте) для профилактики заражения туберкулезом и т. д. Наконец, очевидность пресекла усилия.

17.04.09

«Козлом отпущения» меня послали в морг 53-й больницы, что на 11-й Парковой, там проводилось вскрытие, «отдуваться» за труп придется Окуневой. Курицын был из ее отделения.

У меня контракт на II-е отделение, но тружусь на I-м. Труп не мой.

Несмотря на мой псевдоблагородный порыв (заставили!), патологоанатом 53-й больницы хотела видеть лечащего врача, т. е. Окуневу. Читая ее эпикриз, патологоанатом спросила: «Она (Окунева) вообще в мединституте училась?!» Спасая начальницу II-го отделения, я рассказал, что повесившийся – насильник дочери-младенца. Возмущенные патологоанатомы смягчились: «Так ему и надо!» Придирки к эпикризу сошли на нет.

В обед больной Ивсеев набросился на инспектора («старшого» – по фене) Вадима, стал душить. Ивсеева скрутили, укололи аминазином с галоперидолом (4 кубика к 2-м) и отвели в «резинку» – камеру без окон, со стенами, обитыми резиновыми плитами. В «резинке» буйные или наказанные за нарушение режима должны содержаться не более четырех часов. Реально там сидят и сутками. Все зависит от степени буйства или «вины». Больные, закрытые в «резинках», пока есть силы, долбят в глухую дверь, вопят, затем, обессилев, стихают. Писаются, испражняются, спят на цементном полу – все внутри. Посадившие больных в «резинки» инспектора злорадствуют. «Резинкой» в ПБ грозят, ею убивают.

В ПБ заскочил отпускной главврач Трибасов (Элтон), человек с повадками Элтона Джона. Ему между сорока и пятьюдесятью, никогда не был женат. В родном Ульяновске живет в однокомнатной квартире с мамой. В Москве третий год спит на ободранном диване в кабинете начальника Кошкиного дома. Впервые увидев меня, Трибасов тут же приобнял за талию, прижался. Злые языки мгновенно спродуцировали сплетню: я устроился в ПБ, «чтобы трахаться с Трибасовым».

Едва оторвавшись от меня, Трибасов вмешался в дезинтоксикацию больного Лестницева, которому сокамерники скормили шутки ради срыгнутые нейролептики. Домагницкое чудо: 2 куба аминазина (подобное лечу подобным) с кофеином в/м (внутримышечно) снимают мышечное напряжение. Больной еще захлебывается слюной, но уже идет ногами. Глюкоза в/в (внутривенно) закрепляет эффект. Трибасов приехал за получкой. Что будет, когда «артист», как именует себя и он, и другие, на работу выйдет? Ждите, Лазари!

Днем зашел в одну из камер поглядеть состояние одного кататоника. Невесть откуда взявшаяся серая вошь вцепилась в мочку. Отодрал стерву в перевязочной. Видел шесть копошащихся лапок.

Больной Ивсеев, вчера душивший корпусного, поведал: испытывает мучительную потребность убить, покалечить, поиздеваться над человеком, животным – изнемогает с раннего детства. Получает двойную дозу нейролептиков. Умные головы говорят, что при верной терапии симптомы шизофрении снижаются за четыре месяца на 40 %, а дальше – ни в какую. Шизофрениками рождаются… Другие вообще называют нейролептики химической смирительной рубашкой, не более. Боюсь, что Ивсеева можно убить со злом, в нем сидящим, но не зло – отдельно от Ивсеева.

06.05.09

Подслушал: контролер взахлеб повествовал сменщику, как побоями довел больного Осипкина до попытки самоубийства через самопорезы предплечий. Больная Балкина обмолвилась на беседе, что единственное, для чего стоит жить, – это половое удовольствие. Не отказывать никому в малости, искать большего. Завершенный коитус – путь дао, ведущий к абсолюту. Что люди живут не для удовольствия – басня, недостойная киренаиков. Даже в психиатрической больнице Бутырской тюрьмы Балкина находит в кого влюбиться, кому отдаться. Любопытно, имеют ли ее корпусные в той пустой камере, с видом на Кремль, где ежеутренне переодеваюсь в доктора? На полу постоянно плевки спермы и табачный пепел. Живо представляю, как Балкина в позе «бобра» вцепилась в трубу холодной батареи. Май, весна. Красное, и без того некрасивое, искаженное сладострастием лицо Балкиной обращается то к белокаменному пенису колокольни Ивана Великого, то на окна соседней многоэтажки. Там безумный старик шарит биноклем по решеткам Бутырки. Вторая рука не на бинокле, внизу. Ночью дед найдет другое развлечение: звонить дежурному Управления ФСИНа с жалобой, что в Бутырке «опять шумят, спать не дают»… А я бы вот радовался, приведись жить рядом с психушкой, чтобы не ездить по два часа на работу и с работы из области. Я бы шум потерпел. За центр Москвы надо платить, пусть и неудобством от шума. Я бы в Ленком пешком ходил… А тут офицер отдела кадров записал, что опоздал я на работу на целых девять минут.

Начальница II-го психиатрического отделения (там признанные институтом Сербского ждут отправки на принудлечение в психиатрические больницы общего и специального типа), незабвенная О. В. приволокла ко мне больную Федотову, молодую беспутную среднестатистической комплекции и физиономики бабу: «Лечите! Хотела повеситься!» Хотя часть моих «острых» больных квартировалась на пятом этаже, где называет ординаторскую своим кабинетом Окунева, больная Федотова не была из их числа. Всех моих скинули на третий. Перевод больных произвели в те светлые, начала мая дни, когда Окунева стояла с рассадой раком меж грядок родимой дачи. Выйдя после праздников, Окунева переводом не поинтересовалась, и вот аккорды судьбы. Hic Rhodos, hic salta! За полгода пребывания в ПБ Федотова не видела лечащего врача Окуневу, Окунева – Федотову. Долгожданная встреча на Эльбе. Взаимное женское презрение. Обе – толстые размазни, читалки, «библиотекарши». Шепотом Окунева спрашивает меня, устроившегося в Кошкин дом более с целью написать сию книгу, чем лечить Федотову. Шутка! Признаем, Окунева не облигатный психиатр. Первую и наиболее памятливую пору отдала она педиатрии. Даю совет. Он принят. Лечение пошло.