Елена Харькова - Девочка моя ненаглядная

Елена Харькова

Девочка моя ненаглядная

Пролог

Аэропорт Домодедово сиял бело-синим глянцем кафельных полов и высоких колонн. Благодаря стеклянным стенам, чуть отливающим перламутром, создавалось ощущение, будто не было здесь замкнутого пространства, а шоссе, ведущее в аэропорт, плавно переходило на взлётные полосы.

Зал прилёта был переполнен. Люди с чемоданами, саквояжами и сумками разных калибров, словно муравьи в огромном муравейнике, сновали туда-сюда по залу, пытаясь обойти стоящую на пути толпу встречающих.

В этой терпеливой толпе, сосредоточившей свои взгляды на мерцающем табло информации о прилёте заграничных рейсов, среди всех выделялся высокий парень в светлых, по моде рваных джинсах и в очень свободном, словно вытянутом от стирки, бирюзовом джемпере. Его длинные, слегка вьющиеся волосы обрамляли довольно привлекательное лицо с васильковыми задумчивыми глазами и мягкой линией рта. Он создавал приятное впечатление мечтательного добродушного парня, каких довольно мало осталось в наше компьютерное сумасшедшее время.

Юноша в очередной раз посмотрел на информационное табло, отыскивая нужную строку.

– Рейс из Лондона задерживается ещё на час, – с досадой сообщил Никита пожилому мужчине в инвалидной коляске, на которого он был очень похож внешне, но разительно отличался выражением лица.

В отличие от сына у Иннокентия Петровича во внешности не было ни грамма добродушия. Наоборот, хищный прищур его глаз и вечно поджатые в презрительную ухмылку губы говорили о нём как о человеке с очень непростым характером. Довершала неприятное впечатление привычка редко смотреть в глаза собеседнику, так что казалось, что для Иннокентия Петровича данный человек не представляет никакого интереса. Но если уж его тяжёлый пронзительный взгляд надолго останавливался на бедолаге, то мало кому удавалось сохранять при этом спокойствие. Обычно это сулило собеседнику большие неприятности…

– Задерживается ещё на час?! Это в её духе, – зло ухмыльнулся Иннокентий Петрович. – Ещё в детстве она опаздывала всегда и везде. Даже на собственные похороны наверняка её принесут с опозданием.

– Да уж, отец, не очень-то ты жалуешь Варвару Петровну, – заметил Никита.

– Как и она меня, – парировал Иннокентий Петрович.

– Вы ведь родные брат с сестрой, даже близнецы. А столько лет вообще не общались. И всё своё имущество она почему-то решила подарить каким-то чужим людям. Странно всё это… Отчего у вас такая вражда? – спросил Никита даже не из любопытства, а просто чтобы не стоять молча с отцом еще один час.

– Рассказывать долго, – отмахнулся Иннокентий Петрович.

– Ну и что. Всё равно придётся здесь ещё долго ждать. А так, глядишь, и время быстрее пролетит.

– Вот буду писать мемуары, тогда и почитаешь, – раздраженно ответил Иннокентий Петрович. – А пока нечего тебе в мою жизнь свой нос совать.

– Вообще-то я твой сын, – обиделся Никита, – поэтому имею право задавать тебе подобные вопросы.

– Много будешь знать – не успеешь состариться, – пробурчал Иннокентий Петрович. – Вывези меня лучше отсюда. Здесь душно.

Никита послушно вывез отца через вращающиеся стеклянные двери на улицу. Иннокентий Петрович закурил и, угрюмо глядя под ноги на мокрый после дождя асфальт, углубился в свои тяжелые мысли о сестре: «Действительно, вот ведь курва, всё имущество хочет отдать посторонним людям!!!»

Наконец-то объявили о посадке рейса из Лондона. Никита подвёз инвалидную коляску поближе к двери, из которой выходили прибывшие пассажиры.

– А ты её узнаешь? – спросил он отца. – Вы ведь столько лет не виделись.

– Ищи самую безобразную старуху. Она и будет твоей тёткой, – проворчал Иннокентий Петрович.

В числе первых появившихся в дверях пассажиров вышла, опираясь на палку из слоновой кости, очень худая статная женщина в элегантном бежевом брючном костюме и широкополой шляпе. Когда она сняла тёмные крупные очки и обвела зал высокомерным взглядом, Никита понял: вот она, Варвара Петровна. Она была очень похожа на отца: те же тонкие, аристократические черты лица, высокие скулы, а главное, огромные выразительные глаза ярко-синего, словно луговые васильки, цвета. От удивления Никита присвистнул.

– Ого! Шикарная женщина! И выглядит даже моложе тебя, – подкольнул он отца.

– Старуха – она и есть старуха, – проворчал Иннокентий Петрович. – Вбухала небось половину состояния на пластические операции. А всё равно на дряхлую кобылу похожа.

Женщина их тоже сразу узнала.

– О! Братец! Ты ещё, старый чёрт, не перебрался на кладбище? – вместо приветствия произнесла дама, направляясь прихрамывающей походкой к ним.

– Только после тебя, дорогая, – парировал Иннокентий Петрович.

– Ну да, мерзавцы живут дольше порядочных людей, – пристально посмотрела на брата Варвара Петровна и, ехидно ухмыльнувшись, стукнула тростью по инвалидной коляске. – Одно греет душу, что ты не радуешься жизни, а просто догниваешь свой век.

– Кто из нас более мерзавец – это ещё можно поспорить, – пробурчал Иннокентий Петрович. – А ты, я вижу, тоже здоровьем не пышешь.

Сказаны все эти слова были без крупицы юмора, отчего Никите окончательно стали ясны взаимоотношения между его родственниками.

Они еще пару секунд с презрением разглядывали друг друга. Казалось, еще немного, и эти два немолодых человека кинутся друг на друга с кулаками. Но Иннокентий Петрович вдруг примирительно улыбнулся и театрально раскинул руки для объятий.

– Ну, здравствуй, что ль, сестрёнка! Со свиданьицем!

– Век бы тебя ещё не видеть! – процедила Варвара Петровна. – Но раз уж прилетела, что ж, здравствуй, братик!

Они натянуто улыбнулись друг другу и даже кое-как обнялись. Иннокентий Петрович кивнул на Никиту.

– Познакомься, Варвара, это мой младший сын Никита.

Парень вручил тёте букет, но она равнодушно сунула цветы в сумку.

– Мой племянник? – она бесцеремонно схватила костлявыми пальцами лицо Никиты и покрутила его в разные стороны. – Красавчик. Похож на тебя в молодости. Наверняка такой же прощелыга.

Тётушка властным жестом вручила дорожную сумку Никите и первой пошла к выходу, гулко стуча тростью по кафельному полу. Мужчины поспешили следом за ней.

Лимузин еле тащился по переполненным московским улицам, то и дело останавливаясь в вечных пробках. Слева и справа машины сигналили и норовили проскользнуть вперёд неповоротливого монстра.

– На черта тебе эта бестолковая гусеница нужна? – ворчала Варвара Петровна. – Не мог приехать за мной на нормальной машине?

– Для меня это нормальная машина. Мне по статусу положено выделяться из толпы, – ответил Иннокентий.

– Лучше бы мозгами своими выделялся, – съязвила она. – Как был сорок лет назад напыщенным индюком, так им и остался.

– А ты как была в молодости словно брехучая собака, так до сих пор на всех лаешь! – взбесился Иннокентий. – Закрой лучше рот, а то сейчас выкину из моей машины!

– Не выкинешь! – злорадно усмехнулась Варвара Петровна. – Куда тебе с парализованными ногами со мной тягаться!

– Эй, эй, родственники, успокойтесь, – примирительно сказал им Никита. – Нам ещё полчаса ехать. Не очень-то хочется слушать ваши перепалки. И вообще, уже столько лет прошло с вашей последней встречи. Пора бы вам все обиды забыть.

Все замолчали. Женщина уставилась в окно, долго смотрела на ставший таким незнакомым и чужим город и с грустью произнесла:

– Да уж, сорок лет прошло! Сорок лет… – она печально вздохнула. – А я всё помню в мельчайших деталях, не могу забыть, словно всё это произошло только вчера…

Часть 1

1970 год

– Варя, повяжи шарф, на улице прохладно, – потребовала мать, остановив девушку уже у самых дверей.

– Не повяжу! – капризно надула губки Варвара. – Он колючий.

Мать задрала её юбку.

– Батюшки! А байковые панталоны почему не надела?!

– Мам, ну ты что! – Варвара одёрнула юбку. – Я не буду ходить как старуха!

– Ты никуда не пойдёшь без панталон! – Татьяна Ивановна загородила своим необъятным телом дверь.

Варвара от злости чуть не расплакалась.

– Но я же буду в машине сидеть! Зачем мне надевать эти противные, ужасные, мерзкие панталоны?! Уже ведь апрель!

– Так холодно ещё на улице! Весна в этом году никак не наступает. Вон, снег еще не весь на газонах растаял. Значит, положено в панталонах ходить, – убеждённо заявила мать.

– У-у-у! – заскрежетала зубами девушка, схватила панталоны и натянула на себя. – Всё? Довольна?

– Она всё равно их снимет в подъезде, – с противной ухмылкой произнёс Иннокентий, поправляя свой вихрастый чуб перед зеркалом.

– Ах ты предатель! – стукнула его портфелем по голове девушка так, что его чуб, с таким трудом начёсанный, опять примялся. – Брат называется!