Шура. Париж 1924 – 1926 - Нермин Безмен
– Мы уже уходим, – извиняющимся тоном сказал молодой человек.
– Просим прощения, – ответила Екатерина Николаевна.
– Мы немного припозднились, – ответила печальная девушка с заплаканными глазами.
– Не переживайте, пожалуйста. Не торопитесь, мы можем подождать. Мы пришли прибраться.
Однако тревожиться меньше пара не стала: вежливость и учтивость больше не успокаивали людей. Наоборот, вызывали подозрение, не хотят ли вас разговорить, а затем использовать сказанное против своих жертв. И действительно, молодые люди рассеянно подхватили свои вещи и поспешили удалиться. И когда Нина зашла в комнату, Екатерина Николаевна осталась у входной двери, размышляя о судьбе этой молодой пары. Кто знает, куда они направляются? Очевидно, они делали это не по своей воле, и плакала девушка уж точно не от счастья. Женщине стало жалко этих незнакомцев, в столь юном возрасте столкнувшихся с несправедливостью, однако она ничего не могла поделать ни с их жизнью, ни со своей собственной. Уже собираясь войти в комнату вслед за дочерью, она почувствовала, что из-за соседней двери за ней кто-то подглядывает. Предпочтя не обращать на это внимание, Екатерина Николаевна шагнула вперед, как внезапно дверь открылась, и незнакомая седоволосая женщина, выглянув в коридор, прошептала:
– Васильевы… врачи… их перевели куда-то в Сибирь… думаю, что сослали.
Сказав это, незнакомка кивком головы поприветствовала Екатерину Николаевну и захлопнула дверь своей квартиры. Екатерина Николаевна услышала, как с внутренней стороны щелкнуло два затвора. Затвора, которые окажутся абсолютно бесполезными, если квартиру решат обыскать.
Квартира, в которой оказались они с Ниной, состояла из двух смежных комнат, объединенных общим коридором. Очевидно, что они служили спальней и рабочим кабинетом для прежнего владельца дома, а поселившаяся после него пара, скорее всего, занимала важные должности, и поэтому им предоставили квартиру побольше.
Нине и Екатерине Николаевне приходилось убирать в верхней одежде – холодные неотапливаемые комнаты сковала суровая ленинградская зима. В конце коридора была одинокая раковина, которой пользовались все жильцы этажа. Из-за промерзших насквозь труб они сумели наполнить ведро водой лишь один раз. Сама же бывшая ванная, когда-то украшенная красивой плиткой, теперь разбитой, выглядела ужасно. Екатерина Николаевна с отвращением смотрела на подтекавшие краны, под которыми собралась ржавчина, на грязную эмалированную ванну с оторванной латунной ножкой, на обшарпанный пол. Очевидно, этим помещением пользовались годами, и никто в нем не убирался. Странно, но она подумала о России – то же самое после революции случилось и с ней. Разрушив прежнюю империю, большевики создали новую, желая уничтожить неравенство между классами и в итоге сделав всех одинаково бедными. Увы, но Екатерина Николаевна не могла поделиться своими мыслями с Ниной, они бы напугали ее. Всякий раз, мысленно критикуя Советы, она, как и многие, боялась, что кто-то узнает об этом. Потерев озябшие ладони, женщина решила поискать кухню, чтобы согреть хотя бы стакан воды. Искать долго ей не пришлось. Тяжелый запах капусты и лука доносился из комнаты справа по коридору. Стоял будний день, и доме было относительно тихо, лишь изредка доносились легкие шаги и кашель. Должно быть, их издавали те, кто был слишком болен или слишком стар для того, чтобы работать.
Кухня находилась в лучшем состоянии, чем ванная, однако и она растеряла былую роскошь. Женщина направилась к плите, перепачканной жженым маслом и остатками пищи. Брезгливо открыв навесной шкаф, женщина заглянула туда в поисках подходящей посуды. Несмотря на то что этой кухней пользовались все жильцы этажа, Екатерина Николаевна все же чувствовала себя неловко, вторгаясь в чужое пространство. В шкафу не нашлось ни кастрюли, ни кофейника. Внезапно в дальнем углу кухни кто-то шевельнулся. У большого шкафа стояла какая-то женщина, одетая в грубое бесформенное платье и жилет.
– Здравствуй, – сказала незнакомка. – Ты новенькая.
Екатерина Николаевна никак не могла привыкнуть к лаконичной и бесцеремонной манере общения этих людей. Она не понимала, почему равенство обязательно должно было приравниваться к грубости, а поэтому просто коротко поздоровалась в ответ.
– Лучше даже не пытайся пользоваться этой плитой. Ты никогда не дождешься своей очереди.
– Но она же общая…
– Да-да, все так говорят. Но это не так. Лучше поставь себе в комнату спиртовую горелку и готовь там.
В это время на кухню зашла женщина, которую Екатерина Николаевна уже видела раньше, – та самая, что украдкой несла картошку и хлеб.
– Проходи, проходи, – сказала ей первая женщина. – Эта только переехала, она не чужая. – Повернувшись к Екатерине Николаевне, она спросила: – Как тебя зовут?
– Верженская…
– Товарищ Верженская только переехала, – продолжила она. – Я объясняю ей, как тут все заведено.
Вторая женщина протянула первой часть картошки и хлеба.
– У тебя полчаса на готовку, – сказала первая.
И, пока вторая, с остатками картошки, направилась к плите, первая снова удобно устроилась в углу. Екатерина Николаевна поняла, что если ей захочется воспользоваться плитой, то придется платить. Однако она знала, что никогда не согласится иметь дело с этими людьми. Уж лучше она купит себе спиртовую горелку. Когда она выходила из кухни, до нее донеслись слова одной из женщин:
– Знаю я их. Они не общаются с такими, как мы. Скажу тебе честно – она, скорее всего, противница революции. Нужно доложить. У нас могут быть неприятности.
Екатерина Николаевна понимала, насколько осторожно им нужно жить среди подобных людей. Менялись адреса, но не окружение, и ей казалось, что вскоре нужно будет подвергать цензуре не только свои слова, но и
