Николай Гейнце - Самозванец
Граф Стоцкий действительно убил разом двух, и очень крупных, зайцев, оказав услугу Алфимову-отцу и не возбудив ни малейших подозрений в Алфимове-сыне, который оказался всецело в его руках.
Прямо от судебного следователя Иван Корнильевич поехал к графу Стоцкому.
Тот только что встал, когда резкий, непрерывающийся электрический звонок, раздавшийся в квартире, заставил его воскликнуть:
— Кого это черт несет спозаранку?
Через минуту это недоразумение разрешилось. Перед ним стоял бледный, с блуждающим взором воспаленных, заплаканных глаз молодой Алфимов.
— Что с тобой? — воскликнул, казалось, с неподдельным испугом граф Сигизмунд Владиславович.
— Все кончено, — скорее упал, нежели сел в кресло Иван Корнильевич и, закрыв лицо руками, зарыдал.
— Что такое? Что такое? Расскажи! В толк не возьму…
— Все кончено… Я сознался…
— Кому? В чем?
— Следователю.
— Следователю? Ужели отец… Корнилий Потапович…
— Он меня выгнал.
— Значит, он не жаловался?
— Нет.
— А капитал?
— На него я получу чек.
— И сколько у тебя?
— Восемьсот с чем-то тысяч.
Граф Сигизмунд Владиславович энергично плюнул.
— Дурак!
Это далеко не лестное обращение по его адресу заставило молодого Алфимова поднять голову.
— Что такое, дурак…
— Дурак, значит дурак! — со смехом отвечал граф Стоцкий.
— Я не понимаю…
— И не мудрено, потому что ты дурак…
— Объяснись.
— Чего тут объяснять… У него состояние почти в миллион, он распустил нюни… Я думал, что он, по крайней мере, прижмет тебя и заставит отдать половину, чтобы не возбуждать дело… И отдал бы…
— Отдал бы… — как эхо повторил Иван Корнильевич.
— То-то и оно-то… А тут все-таки благополучно кончилось, а он ревет…
— Хорошо благополучно, на мне тяготеет проклятие матери…
— Бабьи сказки…
Уверенный тон графа Сигизмунда Владиславовича, с которым он разбивал все доводы молодого Алфимова, подействовал на последнего ободряюще, и он начал обсуждать свое будущее.
— Ну куда же мне деваться?
— Как куда?
— Отец приказал сегодня же выехать из его дома.
— Эка невидаль… У тебя теперь деньги есть?
— Тысячи четыре найдется.
— Так о чем же думать… Против меня дверь об дверь освободилась на днях квартира, сними и переезжай.
— Вот это хорошо, очень хорошо. Но как же без мебели?
— О, ты, простота… Мебель поставит мебельщик. Я сам это тебе устрою, а ты поезжай домой, забирай свои собственные пожитки и переезжай пока ко мне. Завтра квартира будет готова, и мы справим такое новоселье, что чертям тошно будет… Не забудь заехать за чеком… А теперь… пойди умойся, а то лицо заплаканное… точно у бабы, а я прикажу позвать старшего дворника.
Граф позвонил и отдал явившемуся слуге распоряжение, а Иван Корнильевич последовал совету своего ментора и, умывшись, вместе с ним вошел в кабинет.
С явившимся старшим дворником дело было сделано в пять минут, он получил плату за месяц вперед и объяснил, что квартира вся вычищена и приведена в порядок.
— Хоть сегодня извольте переезжать, — сказал старший дворник.
— Сегодня и переедут, — заметил граф Стоцкий.
Дворник ушел.
— Ну, теперь поезжай домой, заезжай за чеком и переезжай ко мне, а я оденусь и пойду к мебельщику… Ты полагаешься на мой вкус? В грязь лицом не ударю.
— Конечно, полагаюсь… У тебя бездна вкуса, я это знаю.
— Почему же ты знаешь?
— По твоей обстановке.
— А-а…
Иван Корнильевич простился и уехал.
Лакей молодого Алфимова положительно вытаращил глаза, когда получил от возвратившегося барина приказание укладывать платье, белье и вещи.
Он стоял даже некоторое время в недоумении.
— Слышишь, я сегодня же переезжаю… Надо нанять ломового… Вот адрес…
Он вынул из кармана адрес графа Стоцкого и подал его лакею.
— Сегодня-с? — переспросил слуга.
— Да, сегодня, сейчас.
— Слушаю-с.
Укладка вещей заняла часа два. Иван Корнильевич нервно ходил по своему кабинету и спальне.
В его уме вертелась фраза графа Сигизмунда Владиславовича: «Заезжай за чеком».
Он несколько раз даже решался ехать в контору, но в последнюю минуту отказывался от этого решения.
Ведь чек надо получить от отца лично, а видеться с ним, по крайней мере сегодня, он положительно не мог.
Нервы его были слишком возбуждены.
Глаза то и дело наполнялись слезами, когда он смотрел на за несколько лет привычную для него обстановку дома человека, которого он, по завещанию матери, называл отцом.
«Выгоняют, как… вора…» — с трудом даже мысленно произносил он это страшное слово.
«Вор… и… клеветник…» — продолжал он бичевать самого себя.
«Не легче ли было бы, — думалось ему, — если бы отец совсем не отдал бы денег? Если бы я остался нищим, пошел бы работать и в этом нашел бы себе наказание. Наказание примиряет. А то еще было бы мне лучше, если бы меня посадили в тюрьму, судили и осудили бы».
Такие отрывочные, странные мысли бродили у него в голове в то время, как Василий — так звали его лакея — запаковывав вещи, укладывая в сундук и чемодан белье и платье.
Изредка он задавал молодому барину вопросы, которые отвлекали Ивана Корнильевича от его тяжелых дум, и он отвечал на них.
Когда все было уложено и упаковано и Василий отправился за извозчиком, до кабинета молодого Алфимова донесся какой-то шум, шаги.
Он догадался, что это вернулся отец, и даже сел в кресло закрыл глаза.
«Вот сейчас придет сюда… Опять объяснения, упреки», — пронеслось в его уме.
В соседней комнате, действительно, минут через десять послышалась чья-то тяжелая походка.
Кто-то вошел в кабинет.
Иван Корнильевич продолжал сидеть с закрытыми глазами. Вошедший почтительно кашлянул.
«Это не отец», — мысленно решил молодой Алфимов и открыл глаза.
Перед ним стоял камердинер его отца — Игнат — и на подносе подал ему конверт без всякой надписи.
— От Корнилия Потаповича.
— Хорошо, — сдавленным шепотом произнес Иван Корнильевич и взял конверт.
Игнат удалился.
Молодой Алфимов разорвал конверт.
В нем оказался чек на государственный банк на восемьсот семьдесят восемь тысяч пятьсот сорок рублей.
Он облегченно вздохнул.
Чаша свиданья с отцом, по крайней мере на сегодняшний день, миновала.
Возвратившийся Василий стал выносить вещи.
Иван Корнильевич, бросив последний взгляд на свои комнаты, вышел.
Лакей в передней и швейцар в подъезде проводили его с почтительным удивлением.
Они уже знали от Василия, что молодой барин переезжает из дома родителя, но причина такого внезапного переезда была для них неведома, и они положительно недоумевали.
С деньгами, действительно, в Петербурге можно сделать почти мгновенно все.
К вечеру уже квартира Ивана Корнильевича была обмеблирована и имела совершенно комфортабельный вид.
Новая обстановка и новизна положения изменили к лучшему состояние духа молодого человека.
Устроившись в своем новом помещении, хотя и не совсем разобравшись, он весело поужинал с графом Стоцким у Контана и, вернувшись домой, сладко заснул.
Не успел он проснуться на другой день, как к нему пришли от Сигизмунда Владиславовича.
— Его сиятельство вас просят к себе кушать кофе.
— Хорошо, сейчас.
Сделав наскоро свой туалет, Иван Корнильевич поспешил к графу, которого застал в кабинете с газетою «Новости» в руках.
— Однако, твой тятенька рассвирепел.
— À что? — дрогнувшим голосом спросил молодой Алфимов.
— Полюбуйся.
Граф передал ему газету.
Иван Корнильевич прочел обьявление Корнилия Потаповича и побледнел.
— Это ужасно! — воскликнул он.
— Положим, особенно ужасного ничего нет.
— Как так?! Он меня опозорил.
— Разве ты хочешь открывать банкирскую контору?
— Нет.
— В таком случае, какое тебе дело, какого о тебе мнения господа финансовые деятели? Поймут это объявление только одни они.
— А общество?
— Общество подумает, что ты кутил, отдавая дань молодости, а деспот-отец принял одну из мер, практикуемую среди купечества для обуздания непокорных детищ… Впрочем, общество завтра позабудет эту публикацию.
— Так-то оно так, но…
Иван Корнильевич не договорил и задумался.
Несмотря на утешение своего ментора-друга, публикация произвела на него ошеломляющее впечатление.
Он снова поддался унынию, и никакие меры, принимаемые графом Стоцким, не достигали цели и не могли заставить его вернуться к прежней веселой жизни.
Молодой Алфимов или сидел дома, или же был в квартире Сигизмунда Владиславовича, ходя, как маятник, из угла в угол и действуя на нервы его сиятельству.
