Максим Горький - Том 3. Рассказы 1896-1899
Старик посмотрел на него и крякнул.
— Плохо я понимаю тебя, Финоген: невдомек мне, чего ты хочешь.
— Человек для себя худого не захочет… — сказал Финоген.
— А мир-от как?
— А мир человеком держится.
— Мудрёно что-то… Ну да увидим.
На сходе, когда обсуждался вопрос о закрытии кабака, всех сильнее и толковее поддерживал Горюнова Финоген.
Вскоре после этого поблизости от деревни открылся завод для сухой перегонки дерева, и на первых же порах работы завода вода в речке оказалась чем-то отравленной. В Песчанке начали хворать от этого. Мужики обратились к хозяевам завода с просьбой не портить воду в реке; им обещали сделать, что можно, и, разумеется, ничего не сделали.
Тогда Финоген вызвался пред обществом устроить это дело, поехал в город и действительно устроил. На завод явился санитарный врач, фабричный инспектор, становой, и через некоторое время управление завода принуждено было вырыть пруды для того, чтобы вода в них отстаивалась и можно было очищать её извёсткой. С той поры, хотя она и потеряла прежний вкус, но стала здоровой, как и раньше была.
Старики с усмешкой говорили о Финогене: «Грамотей!..» Но на сходах и в беседах слушали внимательно его речь, всегда угрюмую и несколько насмешливую. Люди одних с ним лет — ему во время приезда Лохова было под сорок — называли его «дядя Финоген». Не скрывая своего превосходства над другими, Финоген часто жестоко высмеивал своих собеседников, и в его речи всегда звучали эдакие начальнические ноты. Он брал по зимам с завода книжки и внушительно, густым голосом читал их вечерами своей семье: жене и двум мальчикам десяти и восьми лет. Часто приходили соседи «послушать книжку». Когда он читал, то садился в передний угол, низко наклонялся над столом, на лбу его являлись глубокие морщины, и глаза наливались кровью. Потом обильный пот выступал на его лице и шее, а уши у него начинали странно вздрагивать. Хотя он читал бойко, но очень часто останавливался и подолгу молчал, глядя на страницы книги мрачными глазами.
— Ну, читай! — поощряли его слушатели.
Он тяжко вздыхал, и снова в избе гудел его тяжёлый голос.
Однажды ему в руки попала книжка о вреде пьянства. Он усердно прочитал всю её вслух и, закрыв, сильно хлопнул по ней рукой.
— Вот она, премудрость-то! — воскликнул он, усмехаясь. — Наворотили её тут, может, на сто рублей, а всей книжке цена три копейки!.. Дешева!..
И, грубо, громко захохотав, он добавил:
— Того бы, кто её сочинил, взять бы его… — Финоген крепко ругнулся, — взять бы его, да в мужицкую-то шкуру, в мужицкий-то хомут и втиснуть года на два эдак. Тогда бы он… уразумел, для чего мужики вино пьют…
Однажды он принёс человеку, у которого брал читать книжки, «Ссору» Гоголя, и на вопрос, как ему нравится этот рассказ, ответил:
— Чего тут понравится? Пустяки одни всё… Одно во всей книжке слово верное нашёл…
— Это какое?
— А что скучно жить… Это верно… тут уж не поспоришь: нет никакой радости в жизни… очень тяжело жить человеку. В обрез всего… и хлеба, и земли, и хороших людей… всего хорошего в обрез дано, а дурным хоть всё небо измажь, и то ещё про всех останется…
В церковь он ходил только в большие праздники, пьян напивался «на храм», в пасху и на рождество и в тех редких случаях, когда вся деревня пила. Свою жёлтую и жилистую жену он никогда не бил, но говорил с ней не иначе, как строгим тоном начальника. Однажды, выпивши, он ей сказал, рассердившись на неё за её упрёки:
— Я те, дура, поговорю! Я вот бякну тебя по башке — ты и откусишь язык-то свой… Тогда ты уразумеешь, может, что я здесь не только для тебя — для всех хозяин. Кто в деревне всех умнее? Финоген Ильич Ремезов! Он тут по уму первый, как губернатор в городе… и ты это понимай!
Лохов, человек, видавший виды на своем веку, сразу сообразил, что Финоген не даст ему свободы, что этот угрюмый мужик тоже птица хищная и умная и что нужно или крепко подружиться с ним, или ловко обойти его. Недель пять круглая и сытая фигурка Лохова, спешно семеня коротенькими ножками, каталась из избы в избу и, мигая глазами, зорко присматривалась ко всему и подробно выспрашивала у всех о том, что ему нужно было знать. В это время Лохов успел убедиться, что Финоген в деревне — сила, а Финоген следил за ним и, усмехаясь в бороду, говорил шабру своему Ефиму:
— Ишь, кружится… гнездо вить хочет!
Ефим, коренастый, голубоглазый и добродушный мужик с курчавыми волосами, кратко сказал:
— Намаялся…
— По облику этого не видно.
— Н-да, наружность у него сытая…
— Был он у тебя?
— Как же… Пришёл третьеводни на гумно…
— Ну?
— Я, стало быть, молочу… Бог, говорит, на помочь… Спасибо, мол…
— Да ты говори дело. Мне ведь известно, что коли человек с человеком встретятся — так здороваются они.
— Да ведь какое дело у меня с ним?
— Что он говорил-то?
— Разное… Землю, говорит, товариществом покупаете? Да, собираемся, мол. Так, говорит. Меня, говорит, в компанию не возьмёте?
— Ага! — сказал Финоген, двинув бровями.
— Да… меня, говорит, в компанию…
— Ну, а ты что ему на это?
— А я, значит, на тебя сослался… Финоген, мол, у нас этому делу голова, так ты уж к нему иди…
Финоген задумался, поглаживая бороду.
Разговор происходил в огороде, под развесистой ветлой. Шабры стояли друг против друга, разделённые плетнём: Ефим — облокотясь на него, а Финоген — прислонившись к стволу ветлы. Уже вечер наступал, и дул холодный осенний ветер, играя голыми ветвями дерева.
— Ты как думаешь насчёт этого? — спросил Ефим.
— Я? я… так думаю: нацелились, к примеру, собаки на кость, нацелились и стоят, — не даётся им кость-то. Вдруг к ним волк — примите, говорит, и меня в компанию…
Ефим засмеялся.
— Ловко это ты приравнял.
— Ну вот, видишь… Принимать волка в товарищи — нет резону, зверь жадный. Отогнать его… трудненько! Вот оно какое дело-то…
— В случае, ежели… добудет он земли себе — хозяйствовать, поди, ведь не станет? — спросил Ефим.
— Захотел! Трактир он откроет…
Шабры задумались и долго молчали. Ефим смотрел на гряду пред его глазами, а Финоген всё гладил бороду и на неё глядел.
— Вот если бы с волка шкуру ободрать… — вдруг сказал он негромко, но твёрдо.
Ефим вопросительно взглянул на него.
— Как это?
— Н-не знаю… Как-нибудь, чай, можно…
— Мм… — недоверчиво промычал Ефим.
— Думал я уж насчёт этого.
— Ну?
— Ничего… Дело такое, что большого требует ума… и дружбы тоже… Принять в компанию его можно. Деньгам у него надо быть… А нам бы деньги очень впору…
— Эх как! — вздохнул Ефим.
— И ежели его принять, так тогда задаток-то банку и был бы у нас полностью.
— Примем ин? — сказал Ефим просительно.
— Принять, говоришь? Тогда он сейчас тут корни и пустит… И трактир и лавочка явятся.
— Пущай его! — махнул рукой Ефим.
— Та-ак! Добрый ты…
— Да что? По крайности, земля у нас своя будет.
— И у него будет. А надо так, чтобы у нас было, а у него не было. Вот этак бы!..
— Ишь чего захотел!
— Трактир с лавочкой и мы с тобой открыть можем… Зачем же чужому человеку такое дело уступать? Ведь ты понимаешь, что, ежели трактир, стало быть, с заводов парни ходить будут, пьянство и порча девок начнётся… Кто всё это заведёт? Чужой человек… Ведь вот мы с тобой всю эту историю можем устроить, а однако не завели. По какой причине?
— Кто ж её знает? — сказал Ефим, тряхнув головой и улыбаясь. — По жалости нашей, надо полагать… — объяснил он, подумав.
— То есть как по жалости? — допытывался Финоген.
— Значит, жалеючи людей… сам ты говорил, что поэтому… по совести, стало быть…
Финоген посмотрел в лицо шабра суровым взглядом учителя на бестолкового ученика и объяснил ему:
— Не по жалости и не по совести, а говори — по разуму. Нам, которые есть способные, следует друг за друга держаться крепкими руками, и будем мы тогда как каменная стена… Всяк об нас лоб разобьёт, ежели по сок-кровь к нам явится… Стало быть — не зорить мы друг друга должны, а помогать один другому. Не все помощи достойны… но которые способные… работящие, с умом в голове, — тех поддерживай! Ничего, кроме выгоды, тебе от этого не будет… Понял?
— Н-да… это конечно… — раздумчиво сказал Ефим. — Только строго очень уж…
— Как это — строго?
— Да… так! Не то, чтобы строго… а вот опять я тебе скажу, к примеру, Лёска… Разве он глупый мужик? Только что — пьёт.
— Ну, так что — Лёска?
— Как его, говорю, не поддержишь иной раз! Хоша он и неспособный к работе, а разве без ума?
— Ну, ты его и поддерживай… он твой двоюродный.
— Да не в том сила, что двоюродный…
— Ты мне вот что скажи: ты ему помогал?
— Мало ли!
— Ну, а помог?
