Четвертый корпус, или Уравнение Бернулли - Дарья Евгеньевна Недошивина
Чтобы фиолетовый шарик держался, глиняное ухо Лиза сделала несуразно большим, но Женька этого не заметил. Он смотрел то на куклу, то на Лизу, сидящую на спинке дивана, и переживал в душе нечто сродни государственному перевороту в одной из африканских стран, о котором с такой же дрожью в голосе рассказывал диктор.
– Народ! Это же я! – еще раз повторил Женька и потыкал куклу пальцем. – Привет!
По дороге к корпусу разговаривающего с куклой Женьку перевернуло еще несколько раз, а после отбоя на тихий час его пришлось отпаивать ромашковым чаем Глины Глиничны.
– Да, она сказала: «Помогает при расстройствах нервной системы». – Я взяла со стола Женькину куклу и стала ее рассматривать. – А то это уже ненормально: «Народ, это зэ я!» Как из мультика «Падал прошлогодний снег». А тебе не кажется, что ты какой-то маловатый?
Женька отхлебнул только что заваренной желто-бурой жижи и поставил чашку на стол. Над верхней губой остались усы из мокрой трухи.
– Вам просто завидно, – сказал он и забрал у меня куклу. – Вас-то не слепили.
– Чего завидовать? У меня получше есть. – Сидя на кровати, Сережа, у которого были точно такие же усы, разложил на столе срезанную Пилюлькиным повязку и прочитал вслух Анькину надпись: «Я тебя ненавижу! “Гудрон”, I смена. 2005 год. Анна К.»
Анька перегнулась через его плечо, попробовала забрать повязку, но Сережа развернулся, и она, смеясь, упала прямо ему в руки.
– Отдай! – крикнула она, продолжая смеяться. – Я напишу что-нибудь другое! Но эти весы я тебе все равно никогда не прощу!
Сережа усадил ее на здоровое колено и уткнулся носом в спину, вдыхая запах рыжих кудрей.
– Напиши еще хоть сто, – сказал он еле слышно, – но эта будет самая дорогая.
В незашторенные окна лился солнечный свет, пахло ромашковым чаем, на блюдце плавилась плитка шоколада. Выковыривая одним пальцем из нее изюм, Женька обнимал свою куклу, Сережа – замолчавшую Аньку, и мне вдруг тоже захотелось похвастаться.
– А у меня вот что есть! – Я показала всем экран своего телефона. – Пока я сидела с нашими на выжигании и Анатолий Палыч долбил киянкой по голове воображаемого министра обороны, Ринат прислал мне сообщение.
Анька присвистнула, Женька закатил глаза.
– Он написал: «У солдата выходной» и спросил, что мне привезти.
– Сигарет! – вставил Женька.
– Я попросила кабачковой икры, но не в этом дело. Он назвал себя солдатом, и я подумала, что могу узнать, сколько ему лет. На крыше он сказал, что, когда пошел в армию, пять лет как уже не было серпов и молотов на форме. Я спросила у Анатолия Палыча, когда их отменили, и он сказал, что в 92-м. То есть служить Ринат пошел в 97-м. Если тогда ему было восемнадцать, то, получается, сейчас ему двадцать семь. Два года он служил, потом пять лет в институте и два – в аспирантуре. Все сходится. И, похоже, Эдуарду с Татьяной столько же. Они здесь познакомились в общий заезд.
Довольная, я опустилась на стул со сломанной спинкой и забросила ногу на ногу.
– Да ты Шерлок Холмс! – похвалила Анька. – И то, что он написал, – это здорово! Я так за вас рада!
– А разве одно сообщение что-то значит? – спросил Женька.
– Это значит все! – хором ответили мы с Анькой и чокнулись чашками с ромашковым чаем.
– За любовь! – почти крикнула Анька, и в этот момент в залитую солнцем вожатскую вошел Сашка.
Если бы сюда вбежал Виталик и снова уделал Женькины «левайсы», то неловкости было бы меньше. Повязка, глиняная кукла и чай Глины Глиничны в чашках с надписью «Общепит» – все вдруг стало настолько глубоко личным, что хотелось скрыть это от Сашкиных глаз, чтобы он ни в коем случае не стал это комментировать.
Анька сразу же спрыгнула с Сережиного колена и оправила юбку. Сашка наклонился к ней, поцеловал не то в ухо, не то в шею, обвел взглядом следы прерванного чаепития, к которому ему никто не предложил присоединиться, и понял, что он не вовремя.
– Помешал? – спросил он, все еще рассчитывая на отрицательный ответ.
– Помешал, – сказал Сережа.
Сашка пожевал губу, глянул на перемазанного шоколадом Женьку и развел руками:
– Ну тогда извините, товарищи пионервожатые. Нонка планерку собирает.
Планерки в тихий час проводились редко. Нонна Михайловна была убеждена, что восьми часов сна ночью вожатым явно недостаточно, а вот если к ним прибавить еще два днем, будет самое то. Но все же бывали экстренные случаи, когда дневным сном приходилось жертвовать. Сегодня это был предстоящий День Нептуна, который по плану-сетке стоял завтра, но готовиться к нему начинали заранее.
День Нептуна устраивался в каждую из трех смен, но только в первую он был привязан к определенной дате и имел второе название – День благоговения. В этот день два года назад в лагере произошло памятное событие – прорвало трубу на первом этаже четвертого корпуса.
Чтобы День благоговения не стал отдельным праздником со своей символикой и традициями, как предлагал сделать Леха, Нонна Михайловна совместила его с Днем Нептуна и пригрозила лишить Леху премии. С тех пор этот любимый всеми детьми праздник стал символизировать очищение и смывание всего бренного и нечистого с тела и души. И поскольку в этот день официально были разрешены любые безобразия с водой, то с одинаковым нетерпением его ждали все дети и вожатые, кроме Женьки.
– Что значит, вы взяли на себя ответственность за эстетическое воспитание детей? – Нонна Михайловна наклонилась и на мгновение исчезла под столом, чтобы достать большую коробку. – Вожатый, Евгений, должен уметь не только краситься, но и лягушек препарировать, если его об этом попросят.
– А были такие случаи? – вздрогнув, спросил Женька.
Нет, случаев таких не было. Нонна Михайловна сказала это, приводя пример чего-то в крайней степени неэстетического, но Виталик не преминул записать в блокнот новую идею для отрядного мероприятия.
– Кстати, о лягушках, – сказала директриса и выложила из коробки детские резиновые ласты и связку шифоновых платков с блестками. – Младшим раздайте. Десять рыбок с вас и десять лягушек.
Следующей вещью, которую Нонна Михайловна выложила на стол, стала черная шляпа пирата с опушкой из белых перьев. Директриса провела рукой по почти неосязаемой опушке и вздохнула. Роль пирата предназначалась Бороде. Он очень подходил для нее: бородатый, с золотым зубом, даже глаз щурил, как настоящий пират. Ему не хватало только шляпы и желания участвовать в этом празднике.
Нонна Михайловна еще раз провела рукой по опушке, достала из коробки
