Развилки истории. Развилки судеб - Григорий Ильич Казакевич
Благословение Державина
Старик Державин благословлял. Он стоял — с орденами, с простёртой рукой — и читал — для страны и для Бога. Звон металла в словах, гром времён — и кипящая мощь водопада, и безмерность Творца, и раскрытость гробов — и чеканная краткость и ёмкость строк про реку времён. И всё это в единой поэме. Равной Данту по силе. Он явился в мой сон, вторгся резко и мощно, как имеющий право, — и ведь вправду имел. Я недавно читал его строки, восторгался — и плакал навзрыд, что такое ушло. Сколько глыбистой мощи заложено в нём — не лощёной, блестящей — первозданной, глубинной, сотворённой из буйства стихий, ощущения бренности жизни — и единства с бессмертьем Творца. И явился он, вызван слезами, и читал вдохновенные строки — и, проснувшись, я в бешеном темпе заносил их на лист за листом — чтобы только успеть, не забыть. А потом — чтобы было! — не прося никого, снял последние деньги, заплатил за изданье — добавив за срочность! — и вот она, книга! Предыстория, сон — и — Державин… Посмертные строки.
…Что тут было! Озверевшие критики, вопли: «кощунство!», «оскорбленье величия!» — слава богу, не Рим — не казнят!.. Но обгадят. Кое-кто и хвалил — но весьма осторожно, со словами: «Ну зачем подражанье Державину выдавать за него самого? Видно, автор желает вниманье привлечь?» Да такого мерзавца — на дуэль, батогами, плетьми на конюшне!.. Только вдруг проняло. И подумал: «Неужто правы? Графоман, сумасшедший! Сонный бред посчитал за стихи — да ещё приписал их кому…». А тираж не скупить, чтобы сжечь — разошёлся… И стыдней, и стыдней. Что же! Окна заклеил, открыл газ, лёг — и пачку снотворного в рот. И вдруг — грохот миров, звон металла — и Державин предстал предо мной. И шагнул вдруг, и обнял, как сына, и слезу уронил, и промолвил: «Спасибо!» И я вышел из сна — нет, не вышел — рванулся, ломая могильные плиты, встал из тьмы забытья, вышиб с грохотом окна, закрыл газ, изблевал смертоносную гадость — и читал вновь и вновь с восхищеньем слова, честь внесенья которых в поэзию мира мне доверил Державин. И не мне — моей жалкой руке, удостоенной милости их записать.
Теперь я читаю Библию.
2.7.2018
Рой мух
Тем летом в Одессе стояла жара. С моря воняло. Мать кричала отцу: «Выходи осторожно! За дверью — рой мух. Не дай бог, он ворвётся сюда!» Вы представьте: огромный мохнатый свирепый Рой Мух — да куда до него людоедам, вампирам! Привиденья, скелеты — ничто перед ним. Я дрожал перед дверью. Меня силой тащили гулять. Упирался руками, ногами, орал. Но в семь лет не отбиться. И когда волокли через пасть коридора, мухи грозно гудели, словно чувствуя: рядом — Рой Мух. Он ворвётся, сожмёт волосатой ручищей, втянет в чёрный провал меж клыков — и сжуёт, истекая слюной. А на улице я облегчённо вздыхал — почему-то считал, что он только внутри, в коридоре. А домой возвращаться — тот же ужас опять. Представляете, сколько хлопот: и из дома не выгнать, и в дом не загнать! Оплеухи, ремень — было всё, хотя прежде и пальцем не трогал никто никогда. Я бы лазил в окно, но четвёртый этаж… И когда уходили родители, тоже дрожал: вдруг сожрёт их Рой Мух. И с восторгом встречал — только прежде с разбегу захлопывал дверь — чтобы он не успел заскочить!
В общем, я исхудал, и родители спали с лица — и грозили инфаркты, инсульты, психушки. Только вдруг — разрешение ехать в Израиль. Оказались в Нью-Йорке — но тем лучше: океан переплыть Рою Муху — никак! Я представил, я видел во сне, как он плыл, волосатый и страшный — и тут налетела акула. Он огромными лапами сжал её, стал пожирать — только тут налетела вторая — и третья. Откусили ему руки, ноги — а потом всё закрыла громадная стая акул. И я жил, навсегда отшвырнув Роя Муха.
Навсегда? Если б так! Лет пятнадцать прошло. Снова лето, жара. И опять мать отцу: «Выходи осторожно! За дверью — рой мух!» Прежний ужас ударил, сдавил, навалился, мешая дышать. А ведь надо на улицу, надо работу искать, надо жрать, чёрт возьми! Только ужас сильней. Я закрыл свою дверь, вжался в угол кровати. Как мне быть? Как спастись? Он сумел переплыть океан, возродился из пасти акулы — и теперь мне конец. Так прошёл целый день. В дверь стучали, ругались. Только я истерично кричал: «Отвяжись!» — и всё глубже вжимался в кровать. А потом — полусон, полубред — я не знаю — но очнулся пред кучей исписанных мятых листов — где-то даже пробитых в порыве эмоций стержнем ручки насквозь. Стал читать — и явился Рой Мух — благородный герой, побеждающий зло. Разбивающий шлемы врагов мухобойкой, отвоёванной им у владыки мушиного рода — Повелителя мух. А особенно был впечатляющ момент, когда он полутонною створкой ворот припечатал злодея к стене — и тот кляксой размазался там, как огромная муха.
Так возникли и комикс, и фильм.
(Из речи Саймона Каца на вручении престижной кинопремии)
13.06.2016
Строитель судьбы
«Вот — строитель судьбы! Как продумана жизнь!» Неуместность излишне-хвалебного звона — и появится чёрт. Чёрт — не чёрт — но мясистый затылок обернулся лицом, и профессор угрюмо спросил: «Сей восторг — обо мне?» — «Ну конечно: Ваш путь и труды…». — «Лесть? В каком качестве нужен? Оппонент? Интервью? Предисловие к книге? Неэтично, ребята…». Но, наверное, краска стыда, выражение лиц подсказало: не прав. «Ладно. Тему корысти замнём. Объясните восторги». — «Ваши книги: охват, эрудиция — даже просто объём: сколько толстых томов! Ваша жизнь — уж простите возвышенный слог — жизнь подвижника мысли. И семья: в передаче о Вас — сыновья и жена — идеал: захотели создать — и создали». — «Эх вы, шерлоки холмсы! По поверхности — выведать суть? Ну, а если тут Кант: вещь в себе?» По объёму, утробности голоса, мощи телес он настолько не Кант, что улыбка пробила почтительность лиц, да и он помягчел, крякнул: «Ладно, не Кант… Что ж: случайным попутчикам — исповедь. Верю: не для огласки. Жизнь моя — парадокс: добивался — добился. Устремлённо, настойчиво пёр напролом, волей, силой круша и творя. Впору щёки надуть. А внутри
