Мне хорошо, мне так и надо… - Бронислава Бродская

угасает, ужасалась, но подспудно в Надиной голове билась мысль, даже не одна, а две: вот, всё у неё было, а всё равно ничего не помогло… «туда» ничего не возьмешь. Ужас, ужас, но она уйдет, а я… останусь и тогда… а вдруг что-то ещё выйдет с Джерри, когда он будет безутешен. После похорон она взялась старика опекать. Да какие похороны… кремировали, а потом развеяли прах над океаном близ дома. Нинет так сама велела сделать. Грустно, торжественно, страшно, но… красиво. Джерри был, как беспомощный ребёнок, Надя его утешала, жила в доме, готовила, убирала, водила гулять. А однажды, он не мог уснуть, плакал, она пришла к нему в постель, решив, что немного секса пойдет ему пользу, ну просто так, как лекарство… разве она не знала, как утешить мужчину? Знала. А тут всё пошло не так. Джерри сначала раздухарился, тяжело дышал, но у него ничего не вышло, как Надя ни старалась. Он расстроился, попросил её уйти, как будто это она была виновата во всём. Как же она просчиталась! Она не могла ему заменить его умершую совсем недавно жену, она поставила его в стыдное дурацкое положение, унизила, была нетонкой и неприятной. Между ними теперь как кошка пробежала, отношения вроде наладились, но никогда уже не были прежними. Оба делали вид, что ничего не произошло, но Джерри не забыл своё унижение, причиной которого была Надя.

У Джима умер отец и оставил ему наследство. Сколько именно Надя не знала, но Джим купил за 800 тысяч дом в Мауи на Гавайях. Большой, хороший дом на самом берегу, только старый и очень запущенный. Стали его чинить, восстанавливать, Надя ездила на Гавайи систематически и работала наравне с Джимом и местными рабочими. А ещё Джим зачем-то купил большой участок земли под виноградники. Решил заделаться виноделом. У Нади появились кое-какие сомнения по поводу этого пресловутого виноделия, но Джим не стал бы слушать её мнения. Рефрен «я – хирург, я знаю, что делаю» был Наде хорошо знаком. Как будто профессия хирурга автоматически делала Джима умнее и лучше других. Скорее всего он так и вправду думал. Они корчевали, проводили орошение, перестраивали маленький дом под жильё, выжигали траву. Надя на целые выходные уезжала с Джимом загород. Было хорошо, они были только вдвоём, рядом бегали их собаки. Надя ездила на тракторе, готовила простую еду и опять работала до седьмого пота. Ну, конечно, Джим ценил её труд, вклад в общее дело, но было ли дело общим, в этом у Нади возникали серьёзные сомнения. Это был Джима виноградник, Джима дом на Гавайях, она тут была ни при чём. Они ездили в Нью-Йорк, где дочь нашла работу. Каждый раз Надя надеялась, что Джим познакомит её со взрослой дочерью, но он этого не делал. Они гуляли, ходили в магазин, папа и любимая дочка. Надя была лишней. Она тоже ходила по магазинам, покупала, что хотела, Джим отдавал ей потом деньги, они приходили вечером в свой дорогой гостиничный номер, но порознь. Джим как ни в чём не бывало улыбался и задавал ей типично американский вопрос: «Как прошёл твой день?» Ему, наверное, искренне казалось, что всё нормально. Надя спокойно отвечала, что замечательно, ей хотелось плакать, но Джим очень бы её слезам удивился. Не могла она себе такого позволить.

Года четыре назад он ей вдруг купил маленький домик-развалюху в городке около своего виноградного участка. Надя сначала радовалась, строила очередной бизнес-план: открыть магазин вин, где туристы будут дегустировать местные марки. Она загорелась, приглашала специалистов-архитекторов. Дом оказался аварийным, ни на что негодным. Ремонт, а по сути полная перестройка, обошёлся бы в такую сумму, что любой бизнес делался совершенно нерентабельным. И зачем Джим только этот дом покупал? Она же ему в своё время высказывала опасения, что «может зря… что надо бы с кем-нибудь знающим сначала посоветоваться…», а Джим отвечал ей только свое знаменитое: «Я же хирург, забыла? Я знаю, что я делаю. Я умею принимать решения. Мне не нужны советы». Надя злилась, Джим потратил деньги, как бы на неё, а получилось, что деньги были просто выброшены на ветер, дом стоял заколоченный и с каждым годом ветшал всё больше. Вот зачем было такую никчемную рухлядь покупать? Почему он всегда считает, что понимает во всех делах? Так бы и сказать ему: «Самоуверенный ты наш! Сделал глупость? Доволен? Обосрался по всей программе. Вот именно, что ты – хирург, и ничего больше…», но Надя держала своё мнение при себе. Ну высказала бы она его Джиму и что бы это изменило?

В последнее время Дима был всегда в плохом настроении, стало понятно почему: Мелисса дурила, даже сказала, что больше его не любит. Дима страдал, он не понимал, что он сделал не так, в чём его вина, какая муха жену укусила. Объяснить она ничего не могла, или не хотела. Надя считала, что эта сволочь – шизофреничка, или что-то в этом роде. Началась долгая и муторная процедура развода. Это тянулось так долго, что Дима в результате успокоился. Наде даже казалось, что сын снова к ней вернулся, стал прежним, перестал косить под провинциального простого американского парня. Мелисса сама подала на развод, получила больше половины Диминых доходов, дети жили с ней четыре дня, и три с отцом. С отцом – это означало с ней, с Надей. Насколько она страдала, что ей не дают внуков, она не принимает участия в их воспитании, настолько сейчас с внуками у неё был перебор. У Димы явно кто-то появился, он забрасывал к ней детей и немедленно уезжал, а Надя превращалась в няню, именно в няню, не в воспитателя-учителя. Она мыла, сушила волосы, меняла одежду, укладывала спать, варила каши и супы. Когда выходили гулять, Надя убеждалась, что дети вовсе не такие милые, какими они ей на расстоянии казались. Они бегали как бешеные и совсем не слушались, не хотели делать то, что она им предлагала. «Вот дикари… все в неё, в эту дуру Мелиссу. Их теперь не исправишь. Может у них у обоих синдром дефицита внимания? Немудрено. С такой-то мамашей», – Надя злилась. «Почему?» – спрашивали они. «Потому что я так сказала», – Надя страшно раздражалась и ловила себя на том, что от общения с любимыми внуками вовсе не испытывает особого счастья и удовлетворения. Она была запряжена в рутинную бабушкину жизнь и скучала по своей богемной свободе, которая её ещё недавно тяготила. Она ведь и с Димой