Сто тысяч раз прощай - Дэвид Николс
Через год после выпускного в городе стали появляться афиши новой постановки театрального кооператива «На дне морском». У рекламного героя волосы были зализаны назад, а глаза без очков казались маленькими и припухшими, но в нем я узнал Джорджа в роли изворотливого горбуна Ричарда III; с одной стороны, отличная реклама, с другой – отнюдь. После этого труппа ставила «Как вам это понравится», а еще через год, когда времени прошло достаточно, повторила «Сон в летнюю ночь». Я бы ни за что не купил билет, как не заявился бы без приглашения на чужой выпускной, и все же мне было по-детски обидно, что театральная жизнь кипит без меня. Шекспир, актерская игра, книги, музыка, поэзия, искусство; в свое время нас заверили, что все это меняет жизнь молодежи, повышает самооценку, развивает чувство сопричастности, влияет на наш способ существования в этом мире. Вот к чему с миссионерским рвением стремились Айвор и Алина, и результат был налицо. Однако все достигнутое повернуло вспять, и сегодня события того лета вызывают у меня не ностальгию, а горечь. В две тысячи первом для постановки был выбран «Макбет»: как и следовало ожидать, этот проект их доконал. Я отчетливо представлял, как Айвор и Алина продают грузовой фургон «форд-транзит», выбрасывают кресла-мешки и коврики для йоги, а когда понял, что эта пара к нам больше не вернется, вздохнул с мстительным облегчением.
Я завяз в рутине и, сознавая, что это рутина, находил в ней своего рода убежище. В моих любимых военных и научно-фантастических фильмах всегда действовал ходульный герой (условно говоря, отважный капрал), получивший ранение в живот или в позвоночник. Не хочу быть вам обузой, говорит он своим, бросьте меня, а сам, обложившись взрывчаткой и сжимая в руках гранату, подпускает врага поближе, чтобы в решающий миг сорвать чеку и нанести смертельный удар. Меня всегда восхищал этот персонаж и его благородный мазохизм. Точно не знаю, в ком именно виделся мне враг, но я был вполне доволен, что остался сидеть и ждать (хотя никому не был обузой), пока другие спасались бегством.
Мама и Джонатан переехали в Эксетер, поближе к его родителям, и устроились там администраторами. «В бутик-отели, прости господи», – говорила мама. Я по ней тосковал, и отец, думаю, тоже, но теперь отъезд уже не расценивался как забвение долга; вообще говоря, наш городок ей никогда не нравился. Билли, блестяще сдав выпускные за курс средней школы и вступительные экзамены повышенного уровня, поступила на химический факультет Абердинского университета, «лишь бы подальше от Эксетера».
По ней я особенно скучал. Ее выдернули из семьи в ту пору, когда мы еще не успели толком сдружиться, и я не стал докучать ей рассказами о наших с отцом худших временах. По всей видимости, ей тоже приходилось несладко в чужом доме, но мы, оставаясь братом и сестрой, так и не стали родными. Дороги наши разошлись слишком рано, и каждое принятое моей сестрой решение только отдаляло ее от меня. Не исключаю, впрочем, что когда-нибудь наши пути сойдутся вновь.
Я набил руку в игре на бильярде и в дартс, раскусил хитрости игровых автоматов. Стал завсегдатаем «Удильщика», перезнакомился со всеми буфетчицами, которые некогда отказывались меня обслуживать, и даже удостоился личного табурета в дальнем конце барной стойки. Здесь я иногда снимал девушек, с которыми неплохо проводил время на заднем сиденье автомобиля, а с наступлением весны – и на ближайшем кладбище. Видимо, роман, закрутившийся на могильной плите, не имеет радужных перспектив, потому как вскоре одна или другая сторона переставала отвечать на звонки. Как-то раз мне на голову вылили пиво, прямо как в кино, и я подумал: «Ну и ну, неужели ты докатился до того, что позволяешь выливать себе на голову пиво? Что сказала бы на это Фран?»
В сочельник две тысячи второго года, заняв свое место у стойки бара, я стал втайне проклинать всяких случайных людишек, которые в рождественские дни устремляются в пабы. Прямо как «захожане», которые посещают храм раз в году, на всенощное бдение. Это же несерьезно. Вклинившаяся справа от меня женщина растопырила локти на стойке и теперь исподволь продвигала их вперед, громогласно окликая барменшу: «Мисс? Можно вас?»
Я узнал этот голос, который перекрывал даже оглушительные звуки закольцованного плейлиста рождественских хитов, и по какой-то необъяснимой причине поспешил отвернуться. Тут к ней присоединился ее спутник:
– Где моя выпивка?
– Да подожди ты, задолбал уже.
– Как думаешь, можно тут заказать водку-мартини?
– В «Удильщике»? Тут либо крепкое в рюмке, либо пиво в кружке.
Догадайся я вовремя крутануться влево, мог бы незаметно сползти с табурета и пересесть со своей пинтой куда-нибудь в другое место…
Слишком поздно.
– Кого. Я. Вижу.
– Привет, Хелен.
– Чарли! Чарли Льюис, давай к нам!
– Привет, Алекс! – пробормотал я ему в плечо, когда они сдергивали меня с табурета.
Мы пересели за столик. Несмотря на торжественные клятвы, принесенные нами на пляже в Брайтоне, за годы их учебы в колледже мы сильно отдалились. Конечно же, ребят было не узнать: Хелен сделала модную стрижку в стиле милитари и вставила в крыло носа маленький черный «гвоздик»; а поджарый, уверенный в себе Алекс, в приталенном черном пиджаке, еще вполне эффектный, смахивал на избалованного миллионера.
– «Тьерри Мюглер», между прочим.
– Из секонд-хенда.
– Полупердон твой из секонд-хенда. А у меня винтаж.
Не будь мы знакомы, мне стало бы не по себе. Зная их обоих, я и то смешался, однако настороженно порадовался этой встрече. Как и следовало ожидать, они перебрались в Лондон, Хелен окончила факультет социологии, Алекс доучивался последний год в театральной школе-студии; поселились они в Брикстоне, в огромном сквоте, облюбованном драматургами, художниками и музыкантами, а в родной город приехали исполнить родственный долг («Обменяемся подарками, завтра часиков до семи посидим – и обратно»). Когда настала моя очередь делиться новостями, я с долей черного юмора поведал о своей работе, но комедия получилась чернее запланированной. Они посмеялись, но встревожились. Наверно, в тот раз я порядком перебрал. Мой стакан, естественно, опустел первым. Я
