48 минут, чтобы забыть. Фантом - Виктория Юрьевна Побединская
Всю дорогу сюда я искала ответ на вопрос: «А что, если я еду зря?». За несколько часов разложила его на составляющие, разобрав по деталям, приложив каждую к портрету Ника, пытаясь предугадать реакцию. Признаваясь — я не готова к последствиям.
Ник мало кого пускает за ворота собственных стен. И те, кто предал однажды, без раздумий выставляются вон. Я помню. Сама видела.
Под гнетом тех ощущений, хочется развернуться и бежать, и когда я уже почти готова сорваться, дверь в спальню медленно открывается.
Тяжело выдохнув, Ник проходит внутрь, стягивает с плеча лямку рюкзака, бросает его в угол, и вдруг застывает, пронизывая меня взглядом.
Все мысли из головы тут же испаряются.
— Виола?
— Надо поговорить, — шепчу я.
Мир замирает. Тишина окутывает все вокруг, а дальше происходит то, чему я никогда не смогу найти объяснения.
В темноте с глухим стуком падает с плеч кожаная куртка, мы одновременно делаем шаг вперед, ладони Ника обхватывают мое лицо, касаясь большими пальцами подбородка.
— Я так по тебе скучала, — шепчу я, подаваясь вперед, и мой выдох становится его вдохом.
Поцелуй выходит сразу глубокий, жадный, вспыхивающий жаром по всему телу.
На этот раз я целую его сама, закрыв глаза и вцепившись пальцами в плечи, потому что меня буквально сносит взрывной волной. От того, как его язык проскальзывает между губ. Как в этот момент тело сводит судорогой, будто наступил на электрический провод, и я выгибаюсь навстречу. Потому что так правильно, тело решает за тебя. И вместо того, чтобы отстраниться и разорвать эту электрическую цепь, я прижимаюсь ближе, еще теснее.
Никакие сомнения не смогут заставить меня оторваться от его губ, потому что полторы недели друг без друга кажутся вечностью. От окутывающего знакомого запаха вдруг хочется плакать.
Как я могла сомневаться раньше?
Горячая ладонь ложится на мою шею, притягивая ближе, не давая «сбежать» ни на дюйм в сторону. «Мы никогда не будем друзьями», — сказал Ник однажды ночью, лежа на полу придорожного мотеля. Теперь это как день ясно. Жаль, чтобы понять, у меня ушло слишком много времени.
Мы выдыхаем одновременно. В его глазах небо заволакивает чернота. Ник резко подхватывает меня на руки, притягивая за бедра, заставляя охнуть, и я обвиваю ногами его поясницу. Буквально повиснув на нем.
Его руки крепче сжимаются на моих бедрах. Он опускает меня, усаживая на комод, нависая сверху и вжимаясь между ног. Я вспоминаю, как точно также мы стояли в том роскошном доме в Хелдшире. Когда Ник прижимал меня к подоконнику, касаясь разгоряченным торсом развилки бедер, и по спине бегут мурашки.
Деревянная столешница подо мной скрипит, пошатнувшись, и звук разлетается по комнате вместе со стоном, родившимся глубоко в груди, тонущем на чужих губах. Стоном, который я не хочу сдерживать.
Я вытаскиваю его рубашку из-под пояса брюк. Такую непривычно белую, строгую. Сминаю между пальцев. Ткань натягивается, очерчивая выступающие мышцы, даже сквозь материю горячие, словно раскаленный солнцем песок, по которым отчаянно хочется провести ладонями.
— Виола… — шепчет он прямо у моего виска. Обреченный. Загнанный в клетку. Как пленник, которому уже ничто не поможет.
Мои губы касаются его шеи.
— Ви, стой… — Руки скользят вверх и вниз по спине, гладя ребра большими пальцами. С каждым движением задирая джемпер выше. Но вдруг останавливаются.
Тишину разрезает выдох, глубокий и тяжелый. Ник отстраняется. Возвращает руки на края комода по обе стороны от меня, отодвигаясь на шаг назад, чтобы между нами снова оказалась подушка из воздуха, и произносит:
— Почему ты вернулась?
Я задерживаю дыхание.
Ник смотрит темными, подернутыми дымкой глазами, которым невозможно солгать. Ждет ответа.
Мысли путаются, пытаясь отыскать тот самый, верный, который я так долго собирала по крупицам:
«Потому что мы с тобой совершенно одинаковые».
«Потому что так правильно».
«Потому что я люблю тебя».
«Потому что…»
— Ви?
Я смотрю на него сквозь темноту, с которой он сам так гармонично сливается, протягиваю руку и касаюсь щеки. А потом шепчу в тишине совсем хрипло:
— Я вернулась домой.
Впервые я чувствую каждый вдох. Стекающий из груди вниз горячей истомой. Жаждой и желанием, необходимым как сам воздух.
Мы смотрим друг на друга, как актеры в пьесе, что позабыли роли. Ник подается вперед, словно тоже сдаваясь. На этот раз медленно. Осторожно. Не размыкая рук, сильнее вжимая в себя, заставляя схватить ртом воздух.
— Ник… — выдыхаю я сиплым шепотом, ощущая его дыхание, касающееся кожи.
Голос не слушается, дрожит. И вместо уверенного, выходит тихое, еле слышное:
— С самого первого дня… я… я…
Ник кивает, рукой касаясь щеки, и шепчет в самые губы:
— Знаю. Я тебя тоже.
И наконец целует.
Этот поцелуй не похож на все те, то были «до». Это поцелуй «после». После пережитых бед, боли, слез, страха и самое главное — тихого признания. Он как взмывающий в небо самолет, что разгоняется от тихой нежности до грубой страсти.
Боль смешивается со сладостью поцелуев. И я схожу с ума от того, как резко контрастируют между нами эти грани.
Мы дышим чаще. Касаемся резче. Его пальцы оказываются в моих волосах.
Вот он — рядом.
Возбужденный. И такой желанный.
Любимый.
Мой.
Ник помогает стянуть кофту. И на секунду отстраняется, разглядывая. Завороженно касается кончиками пальцев груди, обводя по кругу. Сердце колотится так, что он может почувствовать его под своей ладонью.
Указательным пальцем он прочерчивает путь вниз, слегка подцепляя пояс джинсов. Лишь на фалангу заходя внутрь, касаясь поджавшегося живота. Я закусываю губы.
Он стягивает через голову рубашку, отбрасывая в сторону. Свет из окна ровными полосами ложится на его плечи, следуя за рисунком вен на руках. Хочется провести по ним
