Камиль Яшен - Xамза
...Хамза шел вдоль шеренги солдат по той стороне, где стояли родственники. Он слышал разговоры прощавшихся, и сердце его сжималось от боли. Душа не могла больше выносить этого чудовищного напряжения беззащитных, безропотных человеческих чувств. Старики отцы, исходя из своего жизненного опыта, давали сыновьям последние наставления (что можно делать на чужбине, а чего нельзя, с какими людьми стоит знакомиться, а каких следует остерегаться). И у многих стариков эти наставления звучали как завещания: если вернешься живым из мардикерства, а меня уже не будет на свете, веди домашнее хозяйство экономно, разумно, почитай мать, если застанешь ее; воспитывай младших братьев, выдай замуж сестер...
Умара Хамза нашел в самом конце шеренги. Напротив него за солдатами стояли мать Шафоат-айи и жена Зебихон. Трое маленьких сыновей Умара держались за подолы платьев бабушки и матери.
А рядом с Умаром нетерпеливо переминался с ноги на ногу молодой широкоплечий парень - точная копия Умара. Это был его младший брат Рустамджан - будущий Рустам Пулатов.
(Вот почему так отчетливо вспомнилось восстание мардикеров после возвращения в Самарканд из Коканда.) Своим резко очерченным профилем Рустамджан был похож на изображение древнего воина из рукописных исторических книг о походах Тамерлана, Темирленга - железного Тимура.
Вместе с братьями Пулатовыми уходил в мардикеры и их сосед по улице Хатамджан. Его провожали отец Кудрат-ата и сестра Тозагуль. На нее-то и бросал свои красноречивые пылкие взгляды Рустамджан.
Поговаривали, что к шестнадцатилетней Тозагуль уже приглядывается Мастура-яллачи - Мастура-сводница, постоянно обновлявшая свой "гарем на колесах". Даже присылала доверенных людей к отцу красотки. Но бедняк Кудрат-ата выставил нечестивцев за ворота, объявив им, что нет в этом мире таких денег, за которые он продал бы свою дочь. А крепыш Хатамджан, встретив непрошеных гостей около своего дома и узнав о цели их прихода, накостылял обоим по шее, защищая честь сестры, так крепко, что "доверенные люди", подобрав халаты, мчались через всю махаллю, как призовые жеребцы на скачках.
Да, был такой эпизод. Но Рустамджану было наплевать на него. Ему давно уже надоела старая жизнь, и в том числе и все эти затянувшиеся проводы, причитания женщин, молитвы стариков. Ему хотелось поскорее уехать из Коканда, где погиб отец.
Он, может быть, вообще никогда не стал бы возвращаться обратно, если бы не Тозагуль... А мардикерства Рустамджан не боялся, - наоборот, хотелось посмотреть новые места и как живут там люди. Благодаря огромной физической силе - фамильной черте братьев Пулатовых - Рустамджан надеялся выбраться из мардикерства невредимым. Тем более что его обещает ждать Тозагуль.
Улучив минуту, младший брат Умара сделал девушке знак отойти в сторону от родителей.
- Тозагуль!..
- Рустамджан!..
- Вы всегда в моей душе, Тозагуль, всегда рядом со мной, в моих мечтах...
- И я все время тоже думаю о вас, Рустамджан...
Они тянули друг к другу руки сквозь строй солдат, и Хамза, стоявший рядом с Умаром, увидев это, подумал: вот он, образ моей родины, - два юных существа, богатырь и красавица, два юных сердца рвутся друг к другу, но их разделяет солдатский штык и царский указ, по которому этого молодого парня с лицом римского бога увезут сейчас неизвестно куда, а красавица останется лить слезы и мучиться в разлуке...
- Тозагуль, дорогая, - шептал Рустамджан, - обещайте ждать меня...
- Обещаю, обещаю...
- Не верьте никаким слухам и разговорам, никаким чужим письмам...
- Не буду верить, не буду...
- Я вернусь, я обязательно вернусь! Ваша любовь и верность сохранят меня...
- Я буду молиться за вас, Рустамджан, дорогой...
- Я не забуду вас ни на одну секунду, пока мы будем в разлуке...
- И я не забуду...
- Вы мое счастье, Тозагуль...
- Берегите себя, Рустамджан, вы должны вернуться здоровым...
- Я вернусь таким же, каким ухожу. Мы сыграем свадьбу, у нас будут дети...
- Я верю, верю...
- Все будет хорошо, очень хорошо.
- Я верю, верю!..
- Я украшу цветами порог вашего дома в первый день нашей встречи...
- Верю, верю...
- Навещайте иногда мою мать, она стала совсем больная после гибели отца...
- Обязательно, не беспокойтесь, я буду приходить к Шафоат-айи каждый день...
- Спасибо, Тозагуль, прощайте, до встречи...
- До встречи, Рустамджан...
У Хамзы на глаза навернулись слезы. Ему вспомнилась Зубейда. Сколько раз уже мир был свидетелем вот таких расставаний, клятв, обещаний, надежд... И сколько их осталось неисполненными, несовершившимися... Пусть хоть у этих получится.
Мать Умара-палвана гладила сына по голове, целовала его руку, прижималась щекой к широкой груди. Старушка совсем обессилела от слез. Умар почти держал мать на руках, и она, припав лицом к его плечу, жадно вдыхала родные запахи сына, жившие в ее сердце, наверное, всю ее жизнь с того самого дня, когда она родила этого огромного широкоплечего мужчину, и до сегодняшней ночи, когда она, как ей казалось, видела своего первенца в последний раз.
А рядом с ними стоял отец Тозагуль и Хатамджана Кудратата. Он говорил Умару, что тот может ни о чем не беспокоиться, он, Кудрат, присмотрит по-соседски и за его матерью, и за женой, и за ребятишками. Он не оставит пулатовских женщин без мужского глаза, он поможет им обработать посевы, а когда мардикеры, даст бог, вернутся домой, все они вместе - Умар, Хатамджан и он, Кудрат, - устроят молодым, Тозагуль и Рустамджану, большой и веселый свадебный той.
Между тем уже рассветало. Начальник конвоя, маленький толстый офицер в пенсне на шнурке, приказал солдатам загонять мардикеров обратно в казарму. На железнодорожный путь медленно втягивался паровоз с вереницей красных теплушек. С тормозных площадок вагонов соскочили несколько усатых фельдфебелей - этапная команда. Около казармы разгружали подводы с обмундированием. Из окон казармы начали доноситься лающие команды фельдфебелей, крики, матерная ругань.
Из города в нескольких экипажах и фаэтонах прикатила группа начальствующих лиц во главе с полицмейстером Медынским и Садыкджаном-байваччой, который, как человек, оказавший большие услуги царствующему дому Романовых, и как член Государственной думы всех созывов, с первого же дня мобилизации был назначен председателем Мардикерского комитета.
За это назначение байвачча через Алчинбека передал Медынскому чек на десять тысяч рублей. И сам, конечно, внакладе не остался, Везде и повсюду публично называя себя верной собакой белого царя, цепным псом его императорского величества, Садыкджан сразу же взял за горло всех крупных баев Андижана, Намангана и Маргилана, требуя от них помимо официального выкупа огромные взятки за освобождение их сыновей от мардикерства. А своему главному врагу и конкуренту Миркамилбаю Муминбаеву байвачча пообещал выколоть второй глаз, если тот не переведет на его личный счет за троих сыновей сто тысяч рублей. И Миркамилбай, проклиная Садыкджана последними словами, перечислил ему требуемую сумму. Байвачча торжествовал - он чувствовал себя полным повелителем Ферганской долины, почти эмиром. И, как говорится, не попортив руки, еще и неплохо заработал на царском указе о мобилизации, положив в карман без малого полмиллиона рублей.
Мардикеров сотнями выводили из казармы и строили в походную колонну. Толпа родственников ахнула - узбекских парней было не узнать. Все они, одетые в черные кожаные куртки, такие же черные штаны и черные кожаные фуражки с козырьками, были похожи на могильщиков, на похоронную команду.
Теперь-то уж всем было абсолютно ясно, что их детей, братьев и мужей увозят на верную смерть. Плач, рыдания, стоны раздались с новой силой.
Но полицмейстер, полковник Медынский, встав во весь рост в открытом ландо и звеня густым завесом орденов на парадном мундире, зычно закричал, что первая тысяча отборных кокандских мардикеров должна оправдать доверие царя и смыть позорное пятно восстания со славного знамени Ферганского вилайета.
Потом кричал Садыкджан-байвачча. Он уверял мардикеров в том, что они могут быть спокойны за свои семьи: о каждой из них будет заботиться лично он сам. (Хамза, стоявший в толпе провожающих, грустно усмехнулся.) Садыкджан призывал мобилизованных честно выполнить свой долг перед белым царем и аллахом. Он поднял над головой коран в золотом переплете, поцеловал его и приложил ко лбу. Выйдя из экипажа, байвачча приблизился к уезжающим и, увидев знакомое лицо Умара Пулатова, протянул ему священную книгу.
И Умар, растерявшись, поцеловал коран на верность государю-императору Николаю II. (Хамза, задохнувшись от неожиданности, зажмурил глаза.)
Ударил колокол. В оцеплении солдат мардикеров повели к вагонам. Кожаные куртки скрипели прощально и страшно.
И люди в них, родные и близкие еще совсем недавно, были уже чужими. Черная колонна исчезла за воротами товарной станции.
