42-й до востребования - Михаил Александрович Тарковский
Распятаго же за ны при Понтийстем Пилате, и страдавша, и погребенна. И воскресшаго в третий день по Писанием.
И восшедшаго на Небеса, и седяща одесную Отца.
И паки грядущаго со славою судити живым и мертвым, Егоже Царствию не будет конца. И в Духа Святаго, Господа, Животворящаго, Иже от Отца исходящаго, Иже со Отцем и Сыном спокланяема и сславима, глаголавшаго пророки.
Во Едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь.
Исповедую едино Крещение во оставление грехов.
Чаю воскресения мертвых,
и жизни будущаго века.
Аминь.
Примечания
1. Михаил Александрович Зенкевич (1891–1973)
Не забыть нам, как когда-то
Против здания тюрьмы
У ворот военкомата
Целый день прощались мы.
В Чистополе в поле чистом
Целый день белым-бела
Злым порсканьем, гиком, свистом
В путь метелица звала.
От озноба грела водка,
Спиртом кровь воспламеня.
Как солдатская молодка,
Провожала ты меня.
К ночи день крепчал морозом
И закат над Камой гас,
И на розвальнях обозом
Повезли по тракту нас.
На соломенной подстилке
Сидя рядышком со мной,
Ты из горлышка бутылки
Выпила глоток хмельной.
Обнялись на повороте:
Ну, пора… Прости… Слезай…
В тёмно-карей позолоте
Зажемчужилась слеза.
Вот и дом знакомый, старый,
Забежать бы мне туда…
Наши возчики-татары
Дико гикнули: «Айда!»
Покатился вниз с пригорка
Утлых розвальней размах.
Поцелуй последний горько
Индевеет на губах.
Знаю: ты со мной пошла бы,
Если б не было детей,
Чрез сугробы и ухабы
В ухающий гул смертей.
И не знаю, как случилось
Или кто устроил так,
Что звезда любви лучилась
Впереди сквозь снежный мрак.
В сердце бил сияньем колким,
Серебром лучистых струй, —
Звёздным голубым осколком
Твой замёрзший поцелуй!
2. Из «Фронтовых дневников» Даниила Фибиха (1942–1943).
6 января 1942… Штаб Зап. фронта расположен в каком-то бывшем санатории среди большого парка, трёхэтажный дом Политуправления весь в жёлто-зелёных разводах – камуфляж. Остальные здания выкрашены либо так же, либо в белый цвет. В подвальном этаже Политуправления общежитие для командированных.
9 января 1942. Вчера вечером (8 января) показывали нам, «резервистам», америк. фильм, ещё нигде не шедший, «Шампанский вальс». Киносеанс был оригинальный. В нашем большом подвальном помещении была установлена кинопередвижка, экран заменяла белая стена. Зрители сидели на койках. Каким далёким и чуждым было то, что нам показывали!
В антракте вспыхнул свет, я увидел две новые фигуры, поэт А. Тарковский и переводчик стихов В. Бугаевский. В военной форме, только что прибыли, их направляют в военные газеты. Приехали из Чистополя. Первый раз едут на фронт.
Тарковский – тонкий, черноволосый, красивый – хороший поэт и очень привлекательный человек. Приятно было встретить и ещё приятней было бы вместе работать.
10 января 1942. Тарковский вчера уехал в свою 16-ю (армию). Ему повезло – сразу же нашёл попутчика – кавалериста из части Доватора. Колоритный парень, весь увешанный трофейным оружием… Бугаевский и вчера приехавший поэт Швецов тоже уехали – один в 10-ю, другой в 50-ю армии.
3. Павел Николаевич Шубин (1914–1951)
Память
Память!
Всей своей далью и ширью
Ты лежишь перед этой строкой.
…Это было за быстрою Свирью,
Желтогривой лесною рекой.
Там ведут свои стаи на плёсы
Голоса лебедей-трубачей
И бегут по лощинам берёзы,
Словно вестники белых ночей;
И, как гусли, поёт на откосе
Ветерком продуваемый лес,
Струны бронзовых мачтовых сосен
Натянув от земли до небес.
Только изредка хвойная тропка
Над водой, словно змейка, мелькнёт
И опять торопливо и робко
В неприметный нырнёт очерёт.
Даже конному суток не хватит
От деревни одной до другой:
На сто вёрст полусгнившие гати
Колесят по болотам дугой.
В тех лесах через тину и воду
Стлань стелили под звон топора
Мы, солдаты сапёрного взвода,
Прямоезжих дорог мастера;
Все подходы, пролёты закрыты,
Видит вражеский лётчик внизу
Голубую ольху, да ракиты,
Да клубимую ветром лозу.
А меж тем, хоронясь под листвою,
По настильным мостам через грязь
Мчатся ЗИСы гружёные, воя,
На крутых поворотах кренясь;
Тягачи, запряжённые в пушки,
Отжимают к кюветам солдат,
И мочальные тонкие стружки
Из-под танковых траков летят.
Льётся – шире ручьёв многоводных —
Сталь калёных штыков и стволов
На плацдармы позиций исходных
И на линию ближних тылов.
Может, завтра сосновые кроны
Срежет шквальный огонь-богатырь,
В наступленье пойдёт оборона
На челнах, на плотах через Свирь.
Вон уже подтянули понтоны —
Для моста стометровый пролёт;
Громыханьем басового тона
Соловьиный кустарник поёт.
Это близкого боя начало,
Разговор подступающих гроз.
Наш бревенчатый дзот у причала
Золотой медуницей порос.
Мы обжили его за три года,
И засечь нас враги не смогли,
Кончик хитрой трубы дымохода
Только ночью дымил из земли.
Но ловила зрачком амбразура
Каждый отблеск на свирской волне
И следила бессонно и хмуро
За движеньем на той стороне.
И когда маннергеймовец тихо
Поднимался над сонной травой,
Чайки плакали через полмига
Над пробитой его головой.
А в ответ, заунывно и длинно
На рыдающей ноте провыв,
Били в берег за миною мина.
Поднимался за взрывами взрыв.
И казалось, кузнец многорукий
В сто кувалд по накату гвоздит:
Из щелей, завиваяся в струйки,
Прах песчаный
