Собрание сочинений. Том 4. 1999-2000 - Юрий Михайлович Поляков
– О чем вы думаете? – спросила Вета.
– О кино…
– Скоро будет презентация нового фильма Мандрагорова. Если хотите…
Вета жила на Плющихе. В мансарде. Несколько лет назад невзрачные дома тридцатых годов капитально отремонтировали и надстроили мансарды с зелеными чешуйчатыми крышами. Дверь была металлическая, в красивых бронзовых заклепках. С домофоном. В подъезде чистота и зеленый плющ, разросшийся из большой керамической кадки по стене. Понятно, плющ был искусственный, но в башмаковском подъезде это синтетическое растение прожило бы минут пятнадцать, до первого малолетнего негодяя. Лифт – без единой царапины на полированных стенках – дошел лишь до пятого этажа, а дальше нужно было подниматься по лестнице, ведущей в мансарду.
Из просторной прихожей виднелась не менее просторная кухня, но по сути квартира представляла собой одну огромную комнату метров в пятьдесят, а то и в шестьдесят. Вся мебель была белая. Пол покрыт белым пушистым ковролином. Башмаков снял ботинки.
– Не надо, Олег Трудович!
– Надо, Вета, надо!
– Как хотите. – Она пожала плечами, даже не улыбнувшись. – Мойте руки, а я поставлю чайник.
Башмаков очень бы удивился, не обнаружив в ванной джакузи. Удивляться ему пришлось лишь в том смысле, что кроме джакузи там еще имелась душевая с раздвижными дверцами. Он посмотрел на себя в зеркало, выдернул, пустив слезу, неожиданно вызябнувший из ноздри волос и стал мыть руки, думая о том, что разность поколений определяется не постельной жадностью и не количеством седины. А чем-то иным. Вот, к примеру, он пошутил: «Надо, Вета, надо!» – а она даже не заметила примочки, на которой выросло его, башмаковское, поколение. Шурик в фильме «Операция “Ы”» лупит хулигана-пятнадцатисуточника по заднице прутьями и приговаривает: «Надо, Федя, надо!» Даже учителя так шутили.
– Анна Марковна, может, не надо двойку?
– Надо, Башмаков, надо!
Вытирая руки белым махровым полотенцем, Олег Трудович почувствовал странный жар в ступнях и осознал: в ванной еще и пол с подогревом.
«Человечество погибнет от избытка комфорта!» – горько подумал он.
Они сели на кухне, которая казалась вырубленной из черного с фиолетовой искрой мрамора. Даже холодильник был черный. Вета поставила перед Башмаковым бутылку красного вина и положила штопор.
– Это «Бордо». Ординарное, но очень хорошее… Выпьем за судьбу! – предложила Вета.
– В каком смысле? – осторожно уточнил Башмаков.
– В самом прямом. Вы могли не прийти в банк. Вас могли посадить в другую комнату. А меня отец вообще уговаривал поехать на Кипр представителем его фирмы. Он сейчас переключается на системы связи. Там офшорная зона, и это очень выгодно.
– Почему же вы отказались?
– Я не отказалась. Я сказала, что должна поработать в банке хотя бы несколько месяцев, чтобы никто не подумал, будто я испугалась, как девчонка, и сбежала… Я не испугалась!
Она потемнела глазами и нахмурилась. «А бровки-то действительно папины!» – подумал Башмаков и сказал:
– Вета, давайте лучше выпьем за вас! За то, что вы выздоровели! За то, что все позади…
Они выпили – вино было густое и терпкое.
– А ведь я вам не все рассказала про больницу.
– Вы думаете, это надо рассказывать?
– Думаю, надо. Если, конечно, вам интересно…
– Вы мне вся интересны, – сострил Башмаков.
– Вся? Хорошо. Потом, после Боткинской, меня отвезли в Звенигород, в санаторий. Мною занимался психоаналитик. Очень дорогой. Папа даже сказал, что, если бы он знал, сколько стоит один сеанс, давно бы бросил бизнес и выучился на психоаналитика. Доктора звали Игорь Адольфович. Он был весь какой-то вялый, словно полупроснувшийся. Он много расспрашивал об отце, об их взаимоотношениях с мамой. Оказывается, мой внутренний конфликт произошел оттого, что в детстве я так и не поделила с мамой отца… Представляете? Я этого не помню, но Игорь Адольфович уверял, что именно так и было. А потом еще развод… Вам, наверное, неинтересно?
– Говорите, Вета! Считайте, я тоже доктор.
– Да, доктор… Я потом много читала об этом. И думаю, все началось гораздо раньше – еще с безобъектной фазы. Понимаете, в этот период ребенок воспринимает родителей как часть самого себя…
Олег Трудович рассеянно слушал Вету, вдохновенно рассказывавшую про комплекс Электры, ссылавшуюся то на Фрейда, то на Адлера, то на Юнга, и думал о том, что в таком случае он и вообще должен был вырасти каким-нибудь монстром. Бабушка Елизавета Павловна брала его к себе за ширму, но мальчик Башмаков, прислушиваясь к скрипу родительской кровати, объявлял, что тоже хочет с ними вместе «бороться». «Наборешься еще, – шепотом отвечала бабушка. – Подрастешь и наборешься…»
– …Игорь Адольфович объяснил мне, что дилинг был для меня разрядкой накопившейся отрицательной психической энергии. Но главная проблема в том, что отец до сих пор для меня – единственный мужчина… И это очень плохо. Очень. – Вета посмотрела на Башмакова. – А знаете, о чем я думала, когда вы вошли в первый раз?
– О чем?
– Нет, потом расскажу.
– Ладно уж, говорите!
– Хорошо. Я сидела, вспоминала разговоры с Игорем Адольфовичем и думала: а вот пойду вечером куда-нибудь в парк, затаюсь в темной аллее и буду ждать, когда появится первый прохожий. А когда появится, подойду и скажу: «Уважаемый незнакомец, будьте моим первым мужчиной!»
– А почему вы улыбнулись, когда я вошел?
– А вы запомнили?
– Запомнил.
– Я как раз подумала, что первым прохожим может оказаться старик или мальчик на велосипеде… И вдруг вошли вы. Не мальчик и не старик… Я даже хотела встать вам навстречу и сказать: «Уважаемый незнакомец, будьте моим первым мужчиной!» А если бы я так сказала, что бы вы подумали обо мне?
– Я бы решил, что Вета, о которой мне столько рассказывали, ехидная издевательница над техническим банковским персоналом…
– И всё?
– И всё.
– Налейте мне вина!
– Извините. – Башмаков наполнил опустевший Ветин бокал и немного восполнил свой.
– А если не издевательница… Что бы вы сказали?
– Я бы сказал: милая Вета, как говорится, мне время тлеть, а вам цвести! Первый мужчина – это серьезный шаг. Вы еще встретите и полюбите…
– А если я уже встретила и полюбила?
Вета в упор смотрела на него темными глазами и крошила пробку от вина. Уголки ее губ подрагивали.
«Сейчас расхохочется, и выяснится, что негодяйка меня разыгрывает, – подумал Олег Трудович. – Может, она ненормальная? Что значит – может! Конечно, ненормальная, раз в психушке лежала!»
Ветины глаза наполнились слезами, и он понял, что губы у нее подрагивают не от смешливости, а от еле сдерживаемых рыданий. Она схватила со стола пластинку с таблетками, выдавила одну и запила вином.
– Ну что вы, Вета!
– Вы мне не ответили!
– А вы уверены, что вам это нужно?
– Неужели я бы так унижалась, если бы мне это было не нужно?!
– Вета, но ведь вокруг столько молодых людей. А Федя так просто в вас влюблен.
– Возможно, Федя будет вторым, но я хочу, чтобы первым были вы! – Она уже справилась со слезами и говорила твердым голосом. – Вы боитесь?
– А чего мне бояться?
– Всего! Меня. Моего отца. Себя! Не бойтесь, Олег Трудович, вы же взрослый человек, никто ничего не узнает. И ваша жена тоже.
– Ну, уж моя жена тут совсем ни при чем.
– А у вашей жены вы были первым?
– Какое это имеет значение?
– Никакого. Но вы боитесь!
– Вы хотите прямо сейчас? – спросил он, чувствуя стеснение в груди.
– Нет, не сейчас. Вы сначала все обдумайте и решитесь, а потом мы назначим дату…
На пороге, провожая его, она добавила:
– А чтобы вам лучше думалось, поцелуйте меня!
Губы у Веты были горячие и дерзко неумелые. В метро Башмаков почувствовал какое-то внутрисердечное, а также словесное неудобство. С сердечным неудобством все понятно. «Будьте моим первым мужчиной!» Жуть… А вот со словесным неудобством он разобрался, лишь подходя к дому. Тянулось оно от странной Ветиной фразы: «…потом мы назначим дату…» Почему дату? Что это – праздник или пуск доменной печи? Ерунда какая-то…
Войдя в квартиру, он обнаружил на кухне разобранную на части стиральную машину
