Уничтожить - Мишель Уэльбек
– Ты действительно считаешь, что это отпугнет мигрантов?
– Ну да. Я знаю, все говорят: “Они такие несчастные, что готовы пойти на любой риск”. И так далее. Это неправда. Прежде всего, они не такие уж несчастные, эмигрировать в Европу пытаются, как правило, полубогатые дипломированные специалисты, представители средних классов у себя на родине. И потом, они не готовы пойти на любой риск, они эти риски просчитывают. Они все прекрасно поняли про то, как мы функционируем, про наше чувство вины, остаточное христианство и прочее. Они знают, что их может подобрать гуманитарное судно, а потом уж какая-нибудь европейская страна обязательно позволит им высадиться. Они идут на большой риск, да, безусловно, лодки, которые они используют, как правило, в ужасном состоянии, часто тонут; но на любой риск они не готовы пойти. И теперь им придется ввести новый элемент в свои расчеты.
– Насилие эффективно, ты это хочешь сказать?
– Да, насилие – движущая сила истории, тоже мне новость, и сегодня это так же верно, как и во времена Гегеля. Вопрос – эффективно для чего? Мы так и не знаем, чего хотят эти люди. Разрушение ради разрушения? Спровоцировать катаклизм? Помнишь одно из первых видео, на котором мне отрубали голову?
– Прекрасно помню, да. Мы тогда и заинтересовались их посланиями.
– В этой постановке было что-то безумное, леденящее кровь. Я почувствовал, что мне противостоит сумасшедший, и его необузданность меня потрясла. Ну и кроме того, конечно, не очень приятно ощущать такую ненависть к себе.
– Это, по крайней мере, уже позади. Теперь тебя любят, я полагаю, ты заметил. То, что раньше принимали за холодность, стало вдумчивостью, отстраненность – широтой взглядов, безразличие – уравновешенностью… Ты в данный момент популярнее Сарфати.
Брюно кивнул, но никак не прокомментировал его слова, потому что колебания общественного мнения осмысленно не прокомментируешь. Но пока рано радоваться, он это знал; свободная циркуляция информации вносит дополнительную энтропию в функционирование иерархических систем управления и в конечном итоге разрушает их. Пока что он не допустил ни одной ошибки: он в итоге отказался от фотосессий в доме своего отца в Уазе и ни разу не засветился на страницах “Пари Матч”; в прессу ничего не просочилось ни о его отношениях с женой, ни о существовании Раксанэ. История с похищением отца Поля, не баловавшая ни вожделенными растратами, ни сладкими скабрезными подробностями и в целом скупая на зрелищные ингредиенты, если не считать парочки католиков-фундаменталистов, “на которых уже ни у кого не стоит”, по выражению Солен Синьяль, быстро сдулась.
Уже завтра президент произнесет несколько сочувственных и проникновенных слов, возможно даже поэтических и эффектных, о европейской мечте и о разочарованиях, о Средиземноморье, где южные ветры развеяли пепел раскаяния и стыда; еще через несколько дней состоится второй тур. Президент тихо улизнет, зная, что как нельзя лучше подготовил почву для возвращения; передача полномочий пройдет в теплой, даже дружественной обстановке. Затем снова начнется настоящая работа. Поль прав, подумал Брюно, надо вернуть переменную безработицы на первый план в расчетах, он слишком долго пренебрегал ею. Уравнение и без того сложное, станет еще сложнее, но такая перспектива его отнюдь не смущала.
9
Было уже около восьми, и Дутремон собирался уходить с работы, когда ему позвонил Делано Дюран. У него есть кое-что, объявил он, и ему хотелось бы это показать. Да, можно и завтра; ему понадобится зал с проектором.
Дутремон оставил сообщение Мартену-Рено, и они встретились на следующий день в девять утра в маленьком зале совещаний, примыкающем к офису. Когда Дюран вошел, опоздав на пять минут, Дутремона чуть не стошнило, его внешний вид ничуть не улучшился: спортивный костюм был таким же грязным, волосы такими же длинными и сальными.
– Делано Дюран, наш новый сотрудник, я недавно взял его на работу… – сказал он Мартену-Рено извиняющимся тоном.
– Какое любопытное имя, ваши родители были поклонниками Рузвельта? – Мартена-Рено, судя по всему, отнюдь не шокировала непрезентабельность его подчиненного.
– Да, отец считал его величайшим политическим деятелем двадцатого века, – ответил Дюран и кинул перед собой на стол тонкую папочку. Вынув из нее один лист, он положил его на лоток и включил проектор; появилось изображение Бафомета, обнаруженное в бумагах Эдуара Резона в клинике Бельвиля. – На лбу Бафомета, – начал он, – мы видим звездчатый пятиугольник, или пентаграмму. Как я уже объяснял вам в прошлый раз, – он быстро обернулся на Дутремона, – переход от обычного пятиугольника из интернет-сообщений к звездчатому символизирует переход от стадии профана к стадии посвященного. – Он вынул Бафомета из проектора и заменил его картой Европы с тремя точками, отмеченными красным цветом. – А здесь мы имеем географическое положение трех терактов, которым сопутствовали сообщения в интернете: это китайский контейнеровоз у берегов Ла-Коруньи, датский банк спермы в Орхусе и лодка с мигрантами между Ибицей и Форментерой. Первое, что бросается в глаза, – эти три точки можно соединить окружностью. – Он вывел на экран проекцию второго листа, с нарисованным кругом.
– Разве это не всегда так? – спросил Мартен-Рено. Дюран посмотрел на него в изумлении, ошеломленный таким невежеством. – Нет, разумеется, нет, – сказал он наконец. – Через любые две точки всегда можно провести окружность, но это, как правило, не относится к совокупности трех точек: лишь незначительное их число может располагаться на одной и той же окружности с определенным центром.
– Вы не отметили центр на своей схеме… – заметил Мартен-Рено.
– Нет, не отметил. – Он бросил взгляд на карту. – В нашем случае центр находится во Франции, в Эндре или в Шере, иными словами, более или менее совпадает с географическом центром страны. Странная история… – Вид у него был обескураженный, но он сумел справиться с собой. – Ну, с центром мы, может быть, разберемся попозже, пока что я хочу поговорить о другом. – Он достал очередной лист. – Три точки, соответствующие трем терактам, образуют, разумеется, треугольник; но смысл в том, что это не абы какой треугольник, а золотой, то есть равнобедренный, соотношение сторон которого составляет золотую пропорцию, а такой треугольник – это половина пентаграммы.
Он вывел на экран следующий лист.
– Чтобы получить пентаграмму, я отмечу две новые точки, симметричные предыдущим. Но мы имеем дело не с прямой пентаграммой острием вверх, как та, что фигурирует на лбу Бафомета; у нас тут, напротив, перевернутая пентаграмма, острием вниз.
