Иван Тургенев - Том 8. Повести и рассказы 1868-1872
Не дождавшись письма, Тургенев приступил к работе над рассказом и в основном завершил ее. Помета на обложке черновой рукописи «Бригадира»: «Начат около 7 / 19-го февраля 1867 в Баден-Бадене, Schillerstraße, 277. Кончен вскоре потом, но письмо бригадира найдено и переписано 6-го мая / 25 апр<еля>[181] 1867. B<aden> B<aden> Sch<iller>straße, 277». Под свежим впечатлением неожиданной находки искомого письма у себя, в Баденском архиве, Тургенев писал Анненкову 24 апреля (6 мая) 1867 г.: «К великому удовольствию моему, я нашел, наконец, здесь — совершенно случайно — то письмо „бригадира“, <…> которое составляло необходимую принадлежность моего рассказа и давало ему смысл. Весь рассказ в оконченном виде будет мною немедленно переписан и через неделю отправлен к вам». 24 апреля на полях белового автографа «Истории лейтенанта Ергунова» (л. 7–9) было переписано найденное письмо. Еще раньше, при работе над повестью, Тургенев отметил на полях л. 22 автографа (гл. XV): «NB. Здесь поместить письмо, которое должно находиться в Спасском». Сюда и была затем отнесена вставка при помощи отсылки: «Письмо бригадира к стр. 22-й э<то>го рассказа».
Возможно, что замысел «Бригадира» уже гораздо раньше сложился в сознании писателя, но не прежде конца 1850 года, когда после смерти матери он разбирал ее архив.
Разоблачение крепостнических нравов, поэтическое изображение русской природы, очерк сильного и благородного характера, бытовые фигуры обитателей помещичьей усадьбы — всё это связывает рассказ «Бригадир» с циклом «Записки охотника». В одном из планов этого цикла содержится замысел рассказа «Человек екатерининского времени», и это говорит об интересе Тургенева в 1840-1850-е годы к типам XVIII века.
Сюжет «Бригадира», в своей основе близкий к сюжету повести «Манон Леско» Прево (изображение самоотверженной любви простодушного и рыцарски чистого человека к женщине, вовлекающей его в преступления и приведшей на край гибели), заставляет вспомнить, что в доме Тургенева в Спасском был портрет женщины XVIII века, который называли портретом Манон Леско, и что в пору работы над «Записками охотника» и первыми комедиями (между «Бирюком» и «Нахлебником») Тургенев занимался переводом «Манон Леско» на русский язык (Гроссман Л. Собр. соч. М., 1928. Т. III, с. 13–14). Стремясь воссоздать типы и события XVIII века, Тургенев шел от реальных происшествий, следы которых сохранились в семейном архиве Лутовиновых. О письме бригадира племяннице Телегиной, воспроизводящем подлинное письмо гражданского мужа тетки В. П. Лутовиновой (Тургеневой) к последней, Н. М. Гутьяр писал: «В этом документе изменены только имена; но необычайные факты, сообщаемые рассказом, и жестокие характеры лиц Ломовского (Лутовиновского) семейства являются не вымышленными и не прикрашенными» (Гутьяр, с. 15–16).
Предположение биографа Тургенева подтверждено и дополнено современным исследователем Н. М. Черновым, который на основании изучения судебных дел шестого департамента сената установил реальные события, составившие основу сюжета рассказа «Бригадир», и прототипы его героев. Тетка матери писателя — Аграфена Ивановна Шеншина (урожденная Лутовинова) была обвинена в чрезвычайно жестоком обращении с крепостными крестьянами и дворовыми. Как соучастник ее преступлений к судебной ответственности привлекался и совместно с нею проживавший статский советник Павел Никитич Козлов. Дело длилось много лет и было прекращено лишь после смерти А. И. Шеншиной. Эти события отражены в рассказе «Бригадир», хотя, вероятно, Тургеневу были известны не все ужасные подробности злодеяний Шеншиной, зафиксированные в судебных документах. А. И. Шеншина явилась прототипом Аграфены Ивановны Телегиной, П. Н. Козлов — Василия Фомича Гуськова. Сестра А. И. Шеншиной — генерал-майорша Елизавета Ивановна Аргамакова — выведена в рассказе Тургенева под именем Феодулии Ивановны (см.: Чернов Н. Еще одна Салтычиха. — Неделя, 1968, № 35, 25 августа, с. 20–23).
Относительная легкость работы Тургенева над рассказом: сравнительно небольшое число поправок, переделок и вставок на полях — объясняется, вероятно, тем, что в его основу легли события, давно поразившие своей необычностью писателя. Наиболее значительны следующие дополнения, внесенные в текст на полях рукописи (страницы — по нумерации Тургенева):
1. К с. 10: — «Ты разве не знаешь, что про нее Милонов-стихотворец сочинил — А ты — Аграфена!» (см. с. 46). Стихотворение, которое в тексте повести приписывается Милонову, очевидно, было, как можно судить по черновому автографу, стилизацией, принадлежащей самому Тургеневу. Строке: «Не бренным тления кумиром» в рукописи предшествовала строфа, не вошедшая в окончательный текст:
Жена ся есть превыше чинаПред коей петы словеса,Подобье ангельского кринаУтехой полнит очеса.
Первый, третий и четвертый стихи этой строфы несколько раз переделывались. При переписывании Тургенев исключил эту строфу. В черновом автографе после первой строфы идут слова: «или еще» — и затем — вторая строфа, вошедшая в окончательный текст. Она возникла тоже после некоторых поисков. Так. Например, вместо: «Не бренным тления кумиром, не амаранфом» — было: «Не бренным зодчества <?> кумиром. Не полифеем».
2. На полях с. 11 внесего описание природы и чувств одного из героев: «Солнце пекло — Огурец встряхнулся, оживился» (с. 47–48).
3. На полях с. 13 вписано: «Вы не глядите на меня — ложись да помирай» (см. с. 49). Эти слова Огурца Тургенев обрабатывал, добиваясь большей выразительности и красочности сказа. Вместо «что я невзрачен есть» было: а. «что я не того» б. «что я будто не того».
4. На полях с. 16 вписаны воспоминания Гуськова о Суворове: «В Варшаву-то на казачьей лошади въехал — Чудаки!» (с. 51). Предшествующей этой вставке фразы: «Ты стоишь не чукнешь — а он туды-сюды» — в черновом автографе нет; она появилась при переписывании.
5. На полях с. 17 вписаны два эпизода: «развязал свои подвязки — все их носили» (с. 52) и «И он брал Прагу — еще более необыкновенные» (с. 52). Вставляя снова упоминания о героизме Гуськова — суворовского офицера, Тургенев тщательно обрабатывал этот текст, искал более точные и эмоциональные слова для выражения своей мысли. Вместо: «Он, со шпагой наголо» в дыму, в пыли — в челе суворовских солдат — трупы под ногами» было: а. «Он георгиевский кавалер при Суворове — кажется, чего ему еще желать? Более необыкновенный…» б. «Он со шпагой наголо, в дыму, в пыли — в челе суворовских солдат шагал и трупы под ногой…»
На с. 18 вписаны характерные, местные выражения: «не соблаговолите ли, не пожалуете ли „още“ — пора в пуньку да под шептуху» с примечаниями к ним (см. с. 53).
На с. 20 вписано: «Он из-за нее, из-за самоё тоё Аграфены Ивановны, с английским милордом Гузе-Гузом на шпантонах дрался — комплимент» (с. 54). Здесь вместо «и английский милорд должо́н был произнести извинительный комплимент» было: а. «и даже ранил того англицкого милорда» б. «и таковым манером, каковым по самой его милордовой башке и охладить надлежало, как даст тоже, чтобы не успел охнуть. Говорят, однажды, — шепнул Н<аркиз>, — Купидоном она представлять его заставила — ей-богу; нарядила <1 нрзб.> всего в рыбью чешую, к плечам гусиные перья приставила, и долженствовал он стрелять из золотого лука в сердце, а сердце-то из красного сукна великое сшито было, оно вроде подушки, ей-богу!» Этот эпизод не был включен писателем в окончательный текст рассказа, вероятно, в связи с тем, что он мог ассоциироваться с участием самого Тургенева в любительских спектаклях в Баден-Бадене, которое осуждалось многими друзьями писателя.
Вставки на полях вносят новые черты в характеристику Гуськова и обогащают фон, на котором происходит действие рассказа; они пополняют текст бытовыми подробностями, красочными «местными» словами и чертами, передающими колорит эпохи.
Некоторые выражения, вписанные на полях, над строкой, а иногда и сразу вошедшие в текст, заимствованы из записей, перенесенных на обложку рассказа и ее оборот (см. с. 531–532).
Обработка текста, исправление отдельных фраз, выражений и слов в обеих рукописях, вплоть до прижизненных изданий, шла по линии «нагнетания» подробностей, характерных деталей. Так, в наборной рукописи описание старинных усадеб обогатилось фразами, которых не было в черновом автографе: «посреди которой — пронзительный голосок» (с. 39), «дорога с подушечками мягкой пыли по колеям» (с. 39–40), «и крики гусей с отдаленных заливных лугов» (с. 40), «беловатые протоптанные дорожки бегут от дверей по крашеным полам» (с. 40) и др.
Особый интерес представляет работа Тургенева над письмом бригадира, включенным им в текст рассказа. Это подлинное письмо, адресованное матери писателя, явилось отправным пунктом при создании сюжета рассказа. В переписке с друзьями и, видимо, в устных разговорах, касаясь этого рассказа, Тургенев постоянно подчеркивал поразившую его характерность письма и потрясающую правду чувства, выраженного в этом документе: «Письмо его <бригадира>, по-моему, — chef d’oeuvre; к сожалению, не я — его автор», — писал он 9 (21) мая 1867 г. П. В. Анненкову. Как подлинный документ рассматривал его и Мериме. Соглашаясь с оценкой Тургенева, П. Мериме сообщал 22 июня 1868 г. г-же Делессер: «В конце, рассказа приведено письмо, в котором он обращается за помощью к племяннице Агриппины, — оно ужасно по своей правде» (Mérimée, II, 8, p. 173). Однако в словах Мериме, обращенных к самому Тургеневу, сквозило сомнение в том, что здесь не было творческого вмешательства писателя: «Письмо, подлинное, как вы говорите, ужасающе печально», — писал он (там же, с. 169, курсив наш).
