Федор Сологуб - Том 6. Заклинательница змей

Гавриил. Да полно, батюшка… Скоро, кажется, я вас лечить буду… Если ноги позволят (раздраженно), я в Москве с Нового года курс лекций по теории истребления тевтонов начну читать…

Куликов. Давно пора… (Взглядывает ему в лицо.) Да вы, право, молодцом… Это вы на волжском воздухе… Я, голубчик, сегодня вас мучить не стану… (Прощается.)

Анна Павловна. Батюшка, погоди, взгляни на Глашу-то… Ведь тоже мучается… Пойду и я… (Хочет встать.)

Мэри (тихо Гавриилу). Пусть идет… Это ее отвлечет… (Помогает Анне Павловне встать и провожает ее и доктора до двери.) В нашем доме уже вторая жертва. (Доктору, тихо.) Наш Павел?

Куликов. Смерть всех равняет…

Анна Павловна и Куликов уходят.

Гавриил и Мэри.

Мэри. Как маме тяжело…

Гавриил (не скрывая скорби). Кирюша, Кирюша, мой маленький братик…

Мэри (отходит к окну). Кто бы подумал, что это последнее лето… Такое оно было тревожное… Никогда его не забыть…

Тяжелая пауза.

Гавриил (приходя в себя, притворно-равнодушно). Что тебе пишут?

Мэри (протягивая ему оба письма). На, читай… Одно — из Москвы от Риммы, другое…

Гавриил (не берет). Мэри, я, кажется, никогда…

Мэри. Римма в восторге от своего лазарета… устраивает сборы, спектакли… В Москве очень оживленно… Все дружно работают…

Гавриил (дружелюбно). А на фронте что?

Мэри (спокойно). Все как следует. Михаил Сергеевич там совсем обжился, находит, что только там и жизнь, а здесь у нас — прозябанье… Пишет (читает по письму): «Вы вот все время на одной реке, а я — каждый день на разных…» Скучает, когда в бою долго не приходится быть. Пишет, что все мужчины должны всегда носить форму и отбывать даже в мирное время военную службу, — так режим и дисциплина нервы закаляют… Такой бодрый тон… Про неприятеля пишет: «Он нас пугает, а мы его — тоже».

Гавриил. Ну, а «крещенья» еще не получал? Или, как они называют, «подарка»?

Мэри. Нет пока. Да он уцелеет (задумчиво), он не такой… Одни — жертвы, обреченные, ищут, чтобы умереть, чтобы погибнуть, вот — Павел, Кирилл наш, а другие — чтобы сражаться, чтобы победить, как Михаил Сергеевич…

Гавриил (проводит рукой по лбу). Ах, Кирилл… Не могу себе представить… Надо, Мэри, за его телом съездить… Он так любил родную землю… Маме будет хоть его могилка утешением…

Мэри. Я сегодня же выеду… А ты маму удержи… Ее нельзя пускать… (Пауза. Отходит к окну, смотрит в сад, тихо.). Как давно это все, кажется, было… (Про себя, напевает.) «Отцвели, о, давно отцвели…» Что это я? (Умолкает.)

Откуда-то снизу доносится слабый детский крик.

Те же, Куликов и Анна Павловна.

Куликов (в дверях). Поздравляю вас с новым гражданином вселенной… У Глафиры Ивановны сын родился…

Мэри. Так скоро? Ну, а сама она как?

Куликов (шутливо). Через неделю рожь колотить сможет…

Анна Павловна. В год войны все мальчики родятся…

Гавриил. Над полем смерти — новые всходы…

Анна Павловна (со вздохом). Человек в муках рождается, в муках и умирает…

Мэри. Пойду взгляну на нового гражданина…

Те же без Мэри.

Куликов (взял за руку Анну Павловну, которая ищет портрет Кирилла на письменном столе). Анна Павловна, дорогая… Вы должны гордиться… Голубушка, ведь так у России слез не хватит…

Анна Павловна (нашла портрет, заливаясь слезами). Кирюша, сын мой… Красавец… Если бы покойный знал…

Гавриил (строго). Отец завещал нам любить Россию… Он бы сам Кирилла благословил…

Анна Павловна (плача). Красавец мой… голубь чистый…

Те же и Мэри с букетом белых лилий.

Мэри. Мама, дайте я ему цветов… (Ставит портрет в рамке на отдельный столик, — сбоку букет в вазе.) Все цветы мира — павшим за славу… (К Анне Павловне, утешая ее.) Мама, эти чудные, благоуханные лилии завтра тоже умрут, отцветут… Вырастут новые, еще прекраснее… Все очарование цветов — в мгновенности их благоухания, в мимолетности их красоты… Чем прекраснее цветок, тем кратче его цветение… Мама, мы ведь не оплакиваем цветов… Мы благодарны им за краткую радость… Не надо плакать, надо молиться…

Анна Павловна (обнимая Мэри). Одни вы у меня теперь, дети…

Гавриил (задумчиво). Все великое приходит в мир вратами жертвенного подвига…

Занавес (медленно).

Конец.

<1915>

Георгий Чулков. Символизм как мироотношение

[текст отсутствует]

Вячеслав Иванов. Искусство как символизм

[текст отсутствует]

Примечания

1

Статья представляет стенограмму выступления Сологуба на публичном «Диспуте о современной литературе», который состоялся январе 1914 года в Санкт-Петербурге. Помимо Сологуба (выступавшего первым) в диспуте участвовали Вяч. Иванов, Г. Чулков, Е. Аничков и др. модернисты.

2

Разумеется теория относительности немецкого учёного Альберта Эйнштейна (1879–1955), представленная им в 1905 году.

3

Из стихотворения Ф. Сологуба «В поле не видно ни зги» (написано 18 мая 1897 г.).

4

Цитируются две первые строки стихотворения Ф. Сологуба, написанного 30 августа 1906 г. и напечатанного в «Русской мысли» в 1907 г. (кн. II).

5

У Ф. Сологуба:

Хоть белых раковин случайноНабрать бы у ручья,—Нет, умираем, плача тайно,Сестра и я.

6

Оба события — смерть сестры и увольнение в отставку — имели место в 1907 г. Анастасия Чеботаревская, жена поэта, писала: «1907 г. явился поворотом и в смысле служебной деятельности Сологуба; по выслуге 25-летней пенсии он был уволен в отставку и уже всецело и окончательно предался литературе. В 1907 г. Сологуб лишился любимой и единственной сестры, скончавшейся летом в Финляндии от наследственной чахотки. Памяти ее посвящена написанная непосредственно вслед за ее смертью трагедия „Победа смерти“…» (Русская литература XX века. Т. 2/Под ред. С. А. Венгерова. М., 1915. С. 12).

7

О вечерах у Сологуба оставлено немало мемуарных зарисовок. Рассказывает об этих вечерах и В. Пяст: «…на одном из своих „журфиксов“ этот небольшой, седой и старообразный, профессионально злой Федор Сологуб как-то начал такой шуточный экспромт:»

Из леса криптомерииВстает Комплиментарий, —И это не Валерий,А просто ересь — Арий…

«— Я хочу сказать, — лукаво пояснил он, — „ерисиарх“ Арий… распространитель еретических учений. Подразумевалось: „мистический анархизм“» (Пяст В. Встречи. М.: Федерация, 1929, С. 48–49).

Изобретатель этого «мистического анархизма» Г. Чулков вспоминал о вечерах у Сологуба в книге «Годы странствий»: «В кабинете хозяина, где стояла темная, несколько холодная кожаная мебель, сидели чинно поэты, читали покорно по желанию хозяина свои стихи и послушно выслушивали суждения мэтра, точные и строгие, почти всегда, впрочем, благожелательные, но иногда острые и беспощадные, если стихотворец рискнул выступить со стихами легкомысленными и несовершенными. Это был ареопаг петербургских поэтов» (М.: Федерация, 1930. С. 146–147).

8

Ср. с воспоминаниями Г. Чулкова:

«Но обидчив и мнителен он был в самом деле болезненно. Несколько раз даже у меня с ним были недоразумения по разным незначительным поводам. Правда, эти недоразумения кончались благополучно и очень скоро, потому что Сологуб всегда чувствовал, что я его ценю и люблю, и охотно мирился.

Однажды мне пришлось даже получить от него довольно неприятное письмо, написанное им под впечатлением только что напечатанной тогда повести Кузмина „Картонный домик“. К несчастию, эта повесть напечатана была в альманахе „Белые ночи“, в коем я принимал ближайшее участие и где я напечатал также стихи самого Сологуба. А в повести Кузмина — надо признаться — не очень скромно описан был интимный вечер в театре В. Ф. Комиссаржевской, где Сологуб читал свою пьесу. И сам поэт изображен был Кузминым насмешливо, как некий „седой человек, медлительным старческим голосом, как архимандрит в великий четверг“, возглашавший реплики своей пьесы. Оскорбительного, впрочем, ничего не было. Но Сологуб обиделся. Мне это было особенно тяжело, потому что вся эта история совпала с мучительною предсмертною болезнью сестры поэта» (Годы странствий. С. 147–148).