Два брата - Константин Михайлович Станюкович
— Теперь Лена… теперь… Да какая же ты добрая, хорошая моя! — прошептал Николай, глядя на тихо сияющее, счастливое лицо Леночки. — Теперь давай скорей устраивать наше хозяйство и сегодня же пойдем искать квартиру.
Они вышли на улицу. Николай, между прочим, рассказал, что вчера вечером он был у Нины Сергеевны по важному делу. Надо было написать ей прошение.
Он объяснил какое и прибавил смеясь:
— От скуки к министрам ездит. Все по крайней мере, может быть, доброе дело сделает! Вообрази, она желает с тобой познакомиться, Лена, и с Васей.
— Бог с ней!
— Не нравится она тебе?
— Нет! И что ей у нас делать?
— Да и мне, Лена, она не нравится. Пустая женщина!..
Этот отзыв порадовал Леночку, и она поспешила прибавить:
— А впрочем, если хочет познакомиться, отчего же? Быть может, она и добрая женщина!
XV
Я попрошу теперь читателя перенестись в большую залу дворянского дома губернского города С., присутствовать на открытии чрезвычайного губернского земского собрания.
К общему изумлению, гласные на этот раз собрались охотно. Зала быстро наполнялась. На хорах было довольно публики. В ожидании приезда губернатора земцы оживленно беседовали, разбившись по группам. Председатель собрания, губернский предводитель дворянства, казался несколько смущенным и о чем-то горячо говорил с нашим старым знакомым Иваном Андреевичем Вязниковым, высокая фигура которого с седой львиной гривой выделялась среди окружавшей их группы.
В залу быстрой, военной походкой вошел губернатор. Разговоры смолкли. Это был небольшого роста, сутуловатый генерал, лет под пятьдесят, с резким, недовольным лицом, обрамленным седыми бакенбардами, сменивший несколько месяцев тому назад губернатора-статистика. Новый губернатор приехал подтянуть губернию. В короткое время его превосходительство успел проявить свои несомненные административные дарования, хотя, надо сознаться, энергия, с которой его превосходительство подтягивал вверенную ему губернию, успела навести на с-их жителей значительную робость. Мирные обитатели вдруг почувствовали себя как будто виноватыми.
Его превосходительство знал хорошо впечатление, которое он произвел на край своей энергией, и был очень этим польщен. Человек добросовестный, несомненно честный, «солдат прежде всего», как он сам называл себя, исполнительность которого имела за собой целую легенду в полку, которым он командовал перед тем как приехал управлять губернией, — он взглянул на свое назначение и понял совет «действовать с мудрой твердостью», — совет, данный ему в Петербурге, — как на миссию очистить край. Его предшественник «распустил нюни», по выражению его превосходительства, а по мнению генерала, время было такое, что нужна была, напротив, железная рука Бисмарка[73].
Несколько заикаясь и опустив глаза вниз, генерал произнес краткую, но энергичную речь. Он пожелал собранию заняться делом, а не разговорами, и, объявив собрание открытым, так же быстро вышел из залы, как и вошел.
Эта краткая речь произвела на земцев не особенно приятное впечатление. Все как-то переглянулись, раздался иронический смех.
Председатель, толстый, почтенный господин, занял свое место. Он, очевидно, был встревожен, беспокойно взглядывая то на большую тетрадь, лежавшую перед ним, то на старика Вязникова. Наконец он проговорил:
— Милостивые государи! Наш почтенный и высокоуважаемый товарищ, Иван Андреевич Вязников, представил мне записку, которую просит доложить собранию, прежде чем откроются прения по вопросу, составляющему цель нашего заседания. Хотя записка эта и относится к делу, но предварительно я должен доложить собранию, что она написана в таком направлении, что я бы просил собрание, ввиду возможных случайностей, отклонить ее чтение, — прибавил председатель взволнованным голосом.
Все на минуту притихли и взглянули на Вязникова. Он тихо поднялся, обвел собрание спокойным взглядом и проговорил громким, твердым голосом:
— Мне кажется, что господин председатель не имеет права делать такое предложение. Я прошу собрание выслушать мою записку.
— Читать! Читать! — раздались голоса.
— Не надо! Не надо!
— Читать! Читать!
— Я снова должен предупредить собрание, — проговорил дрожащим голосом, весь бледный, председатель, — что записка нашего почтенного сотоварища едва ли должна быть прочитана.
Последние слова председателя, его испуганный, растерянный вид произвели впечатление. Собранием как будто овладело недоумение. На лицах отразился испуг. Все молчали, беспокойно взглядывая в ту сторону, где возвышалась седая голова Ивана Андреевича.
— Мне очень прискорбно, но еще более удивительно, — начал он, взглядывая на бледного председателя с улыбкой, полной презрения, — что господин председатель настаивает на своем незаконном предложении. Собрание знает меня и может быть уверено, что в записке моей нет и не может быть ничего такого, что могло бы компрометировать собрание, и я снова позволю себе спросить господина председателя, недоумевая, что такое в названной записке могло так… так обеспокоить нашего председателя? Пусть он выскажется яснее. Мы собрались сюда высказать свое мнение по вопросу очень серьезному, милостивые государи, вы очень хорошо это знаете. Было бы странно, недостойно собрания, если бы оно побоялось выслушать слово своего товарища единственно на том основании, что господин председатель находит его мнения несоответствующими своим взглядам. Как, господа, мы ни стеснены в своих узких рамках, но тем не менее неужели мы сами же наденем на себя намордники и даже не посмеем отвечать в тех редких случаях, когда нас спрашивают?!
Громкая, страстная речь благородного старика возбудила собрание. Речь его была покрыта громкими рукоплесканиями.
— Читать, читать! — раздались крики, покрывая голоса, протестовавшие против чтения.
Большинство, очевидно, было за чтение.
— В таком случае я прошу выбрать на время другого председателя… Я не могу оставаться председателем! — проговорил предводитель дворянства.
Через несколько времени выбран был председатель. Старый тотчас же оставил залу вместе с несколькими более перепуганными членами.
— Не угодно ли будет, Иван Андреевич, вам самому прочитать?
При общем напряженном внимании и глубокой тишине Вязников стал читать свою записку.
В спокойном, сдержанном, хотя и грустном тоне излагалось в начале положение земства[74]. Глубоким чувством звучал голос Вязникова, когда он читал, как мало-помалу суживался круг земского самоуправления и отбирались права, дарованные законодателем. Земство, по словам Вязникова, играло жалкую роль и, при малейшей попытке выйти из недостойного положения, встречало недоброжелательство. Оно принуждено было с болью смотреть, как администрация налагала свою руку и вместо помощи нередко являла противодействие. Поневоле пришлось сделаться безгласным. При таком положении дел оно поставлено в невозможность достойно помочь в тяжких испытаниях, переживаемых страной. Представители земства должны с прискорбием сознаться, что они бессильны. Земским учреждениям не выпадает счастливая доля большего простора, самостоятельности и вместе с тем уверенности в праве своем безбоязненно подавать свободный голос. Только полное доверие, без разных ограничений, при широком обмене мнений земств, представляет, по словам записки Ивана Андреевича, единственную возможность
