Свои по сердцу - Леонид Ильич Борисов
— Они это скажут, непременно скажут! — убежденно проговорил Легро и осторожно коснулся руки Жюля Верна, крепко прижатой к груди. — Я утомил вас, простите!
— Это очень хорошее утомление, — растроганно произнес Жюль Верн. — Я прошу вас остаться у меня еще на один день, мы поговорим, вспомним прошлое; а сейчас не угодно ли пройтись по улицам Амьена со слепым стариком? Я хочу поразмять мои старые кости. Возьмите меня под руку, вот так. Ваш сын, — он здесь, с нами?
— Мальчишка куда-то выбежал, у него свои дела, дорогой Жюль Верн. Он счастлив, что повидал вас. О, сколько разговоров будет, когда мы вернемся домой! Держу пари, — ему никто не поверит, что он собственными глазами видел Жюля Верна, никто! Да и мне тоже…
Писатель и ткач вышли из дома. Закатывалось солнце, в маленьком городе было тихо, как на окраине деревни. Жюль Верн шел, опираясь на руку Легро, и ткач был горд и счастлив, ему хотелось говорить о себе и своих друзьях, о людях и книгах, которые с детства учили его борьбе и вере в будущее.
— Сыну своему передайте те мысли, которые поведали мне, — сказал Жюль Верн, внезапно останавливаясь. — Ему придется жить в обществе, готовом к тому, чтобы, с одной стороны, воспользоваться величайшими открытиями и изобретениями, с другой стороны, уже и сегодня готовом к тому, чтобы употребить все эти открытия во зло. Но я верю в торжество науки, в конечную победу разума. Гюго… — вдруг снова вспомнил он это имя. — Я любил этого человека и его книги, я сознательно подражал ему, он учил меня той грамоте, которую не преподают в школе. Гюго…
— И я очень часто вспоминаю этого человека, — сказал Легро. — Извините, мой пострел куда-то улепетывает. Гюстав! Гюстав! Мы едем завтра! Черт знает, что делает этот мальчишка, — смотрите, смотрите, он дрессирует собаку!
Вечером на следующий день Поль Легро и его сын распрощались с Жюлем Верном. Писатель обнял ткача, расцеловал его, пожал руку, попросил почаще навещать.
— Я намерен предложить вам небольшую помощь… — сказал Жюль Верн, задерживая Легро у выхода из дома.
Ткач энергично замахал руками.
— Нет, нет, большое спасибо, — сказал он. — Мы ждем от вас новых книг, новых романов, дорогой наш друг! Будьте здоровы! И всегда помните о том, что мы любим вас!
Легро и его сын уехали.
— Когда придет Дюваль — сказал Жюль Верн Онорине, — распорядись, чтобы он немедленно перевел пять тысяч франков в отделение Национального банка в Лионе. И пусть укажет, что деньги эти поступают в фонд бастующих ткачей. От кого? Указывать не надо, — просто от кого-то, кто хочет помочь…
Глава восьмая
СЛАВА
Чем старше он становился, чем больше жил, тем богаче делалась его выдумка, тем смелее и фантастичнее чувствовали себя герои его романов. Они совершали воистину неправдоподобные вещи, изобретали нечто граничащее с чудом, но проходило немного времени, и жизнь подтверждала реальность того, что не так давно казалось сказочным. Происходило это потому, что Жюль Верн во всех своих замыслах опирался на науку, на точные данные физики, астрономии и химии, он лишь предугадывал развитие этих наук, окрылял их своей мечтой, страстным желанием видеть человека летающим на аппарате тяжелее воздуха, способным видеть какое-либо изображение на расстоянии; находясь под облаками, переговариваться с землей посредством таких аппаратов, каких не было при жизни Жюля Верна.
Он провидел будущее, он видел человека свободным и счастливым, наивно предполагая, что для этого достаточно одной науки, не умея (сегодня это кажется странным) понять того, что эта наука в одних руках служит делу освобождения, а в других закрепощает человека, работающего на пользу эксплуататоров.
Рамуйо и Гудон, владельцы механической мастерской в Амьене, преподнесли Жюлю Верну в день его семидесятилетия особый, как они назвали его, «рабочий станок для сочинения романов»: доска с металлическими линейками, которые плотно и неподвижно держат лежащую под ними бумагу. Слепой Жюль Верн пишет чуть повыше этой линейки, чувствуя ее мякотью кисти; за два сантиметра до окончания строки звонок предупреждает о том, что линейка переместится на один сантиметр ниже. Тот же звонок сообщает, что линейка опустилась последний раз: страница кончилась, она уже вся исписана; спустя минуту линейка механически поднимается и снова прижимает вставленный чистый лист бумаги.
— Я работаю, а мои герои позванивают, — дескать, помни о нас как следует, — шутил Жюль Верн, рассказывая о механическом приспособлении для работы. — Как жаль, что милейшие Рамуйо и Гудон не изобрели для меня такой машинки, которая заодно аплодировала бы в тех случаях, когда у меня получилось хорошо, и отчаянно освистывала при неудачах!
В семьдесят пять лет, за два года до смерти, Жюль Верн работал с большей продуктивностью, чем в молодые, зрелые годы. Он мечтал о своей сотой книге. «Еще полшага, — говорил он, — и я увижу эту сотую книгу! Еще пять-шесть лет жизни, и я справлю юбилей, которому в загробной своей жизни позавидуют Дюма и Понсон дю Террайль!» Я предвидел почти все из того, что возможно себе представить в области науки, я хорошо покружил голову моему читателю, я изобразил все видимое глазом и не сделал только одного: нигде не показал себя самого, нигде не хныкал и ни на что не жаловался.
Онорина советовала мужу начать свои воспоминания, рассказать читателям о детстве своем, юности, о встречах с Дюма и Гюго, о дружбе с Груссе и Реклю.
— Ты хочешь сказать, что мне уже пора приниматься за мемуары, — не без обиды произнес Жюль Верн и усмехнулся. — Не забудь, что договор с Этцелем продолжается: его сын требует от меня два романа в год. Иногда мне кажется, что мои сочинения будут выходить и после моей смерти, — я говорю о тех, которые не успеют выйти при жизни.
— Тебе надо отдохнуть, а для этого самое лучшее писать воспоминания, — настаивала Онорина. — Мы уже старики, Жюль.
— Мы только долго живем — чуть дольше наших родных, — серьезно и строго отозвался Жюль Верн. — Когда-то человек жил сто и сто двадцать лет. Очень прошу тебя никому не говорить о том, что ты предлагала мне засесть за мемуары, очень прошу! Издатели купят все, что только ты предложишь им и сегодня и после моей смерти.
— Я умру раньше тебя, — сказала Онорина.
Жюль Верн покачал головой, глубоко вздохнул.
— Так не бывает, — сказал он. — Много потрудившиеся писатели, художники, актеры и композиторы умирают раньше своих жен, Онорина. Но ты не грусти, — я что-нибудь изобрету и там, откуда никто не возвращается, я и
