Повести и рассказы - Яков Петрович Бутков
— Гей! Народ! Сковороду и яиц! — воскликнул Вокул Сергеич, обращаясь к служителям.
— Что вы, батюшка Вокул Сергеич! Неужто вы и в самом деле?
— Не рассуждать! Подавай, что велят! Сам буду стряпать.
— И, полно, Вокул Сергеич! — заметил Осип Францевич с насмешливою улыбкою. — Куда нам тягаться за людьми.
— Потягаемся! Вы думаете, что мы хуже других… Нет, мы, сударь, не хуже других, и смеяться над нами нечего. У нас про все достанет!
В минуту весть о великолепной яичнице облетела все заведение, и любопытствующий народ обступил Вокула Сергеича. Принесли снаряд для приготовления яичницы. Развели огонь… Вокул Сергеич начал свою стряпню: вынув из бумажника пачку мелких ассигнаций, он стал подкладывать их поодиночке под сковороду. Бумажки вспыхивали и исчезали…
Зрители этой стряпни, безмолвные, с вытянутыми лицами, восчувствовали глубочайшее благоговение к Вокулу Сергеичу.
Осип Францевич пил свой пунш, бросая косые, насмешливые взгляды на яичницу и на Вокула Сергеича.
Вокул Сергеич все подкладывал ассигнации: они все вспыхивали и исчезали. В третий раз достал он толстую пачку бумажек, и та в минуту исчезла. Яичница все еще не была готова.
— Что, скоро ли? — спросил Осип Францевич. — Никак, яичница-то упрямится. Ну, брось ее, Вокул Сергеич. Лучше дай мне взаймы бумажку, другую; авось добро будет.
— Не дам! — произнес Вокул Сергеич. — А ты меня яичницей не кори. Вот она, яичница, кушай!
— Погоди маленько, приятель, — достань-ка еще пачку, другую, авось и состряпается яичница…
Снова Вокул Сергеич запустил руку в карман, чтобы достать пачку ассигнаций, однако пачки не оказалось. Обшарив себя кругом, он отыскал еще несколько тощих, оборванных бумажек и дрожащей рукою положил их под сковороду. Яичница вздулась и как будто решительно хотела состряпаться…
— Ну, ну, еще маленько, — повторял Осип Францевич, бросая свой пунш и впиваясь глазами в Вокула Сергеича, — что ж ты… клади бумажки. Состряпается!
Вокул Сергеич был бледен, как полотно. Ни одной бумажки не оставалось у него, и яичница не состряпалась…
— Ну, ну, Вокул Сергеич! Что же вы, батюшка, Вокул Сергеич? — воскликнули разом остальные зрители этой стряпни.
Вокул Сергеич, ничего не отвечая, кинулся из заведения. Вслед ему раздался пронзительный хохот толпы; резче и дальше всех слышался смех Осипа Францевича.
С тех пор исчез на Москве Вокул Сергеич. Никто из его приятелей не встречал его нигде. Несколько лет был он баснею по трактирам, потом и басню забыли, и приятели один за другим уступили место новым лицам. Дольше всех вспоминал и рассказывал о нем анекдоты Осип Францович, сопровождая их ядовитым смехом; наконец, и Осип Францевич перестал являться в свой темный угол известного заведения, и пронесся о нем слух, что он умер от чего-то на Пятницкой улице, — потом прошел новый слух, будто он и не думал умирать, а поселился на Бутырках, в другом каком-то заведении. Как бы то ни было, только исчез, наконец, и Осип Францевич, исчезло и заведение, исчез и содержатель заведения, так что теперь люди, проходящие по Пятницкой улице, и не догадываются, что был здесь когда-то маленький гостеприимный домик, в котором стряпалась яичница…
Вокул Сергеич, однако, не совсем обанкрутился на яичнице. Он распродал за полцены разное движимое добро, запасенное в былые дни, и поселился на Варварке: там он свел знакомство с отставным подпоручиком Рыловым и Танюшкою, московской цыганкою, яркою звездочкою московского цыганского мира. В этой компании пожил он приятно, но недолго, а все потому, что свет наполнен изменниками и между ними отставной подпоручик Рылов, будто бы ростовский помещик, оказался вовсе не ростовским помещиком, а изменником, и с ним заодно и Таня, цыганка. Испытав в другой раз на веку своем измену дружбы и предав ее проклятию, он получил хорошую лихорадку, валялся месяца два в сарае у татарина Мегмета, что у Троицы-в-Вишняках, и вылечился-таки с помощью вернейшего лекарства «двенадцати заговоров» и двадцати приемов хины. После того занялся он хождением в Кремлевский сад, на Тверскую улицу и преимущественно в одно приятное заведение на Стоженке. Там, на Стоженке, по своей душевной склонности к общежитию, свел он знакомство с юношеством коммерческого и еврейского звания. Коммерческое звание посвятило его в тайны заповедной карточной игры, и посвятило неудачно, потому что он, загнув три угла у бубнового валета, в один вечер подорвал юношество коммерческого звания. Еврейское звание занималось преимущественно обучением коммерческого звания французскому языку и кадрилю — читало Иозефа Мендельсона и называло Киевскую губернию «своим миясцем», то есть чем-то вроде отечества. У этих господ, бывалых и практических, наслушался он много нового о Петербурге, о его образованности, о том, что в Петербурге всё на иностранный манер и что таких московских местностей, как Зацепа, Козиха, Патриаршие пруды — в Петербурге и слыхать не слыхано, а есть вместо всего этого Невский проспект, а на Невском уж все! К довершению приятности слухов о Петербурге, торгующее юношество заметило, что Питер любит деньгу и хорошо в Питере жить с деньгою, да тут же и составили, в злосчастную для себя минуту, партию в горку, и горка благополучно перешла в его руки.
Когда привалило к нему такое неожиданное счастие, он решился воспользоваться им благоразумно, не сходиться с изменниками, а махнуть в Петербург — да и за дело, да и губернатором куда-нибудь… Предположив себе этот план, он взял место в дилижансе, купил татарскую ермолку для какого-то фасона, да еще купил пару пистолетов четырехствольных на случай встречи с разбойниками, да по совету Мегмета-татарина купил кусочек мыла крымского, которого будто бы во всем свете нет, кроме Москвы, да купил кинжал черкесский настоящий и пару саек московских, да в книжную лавку зашел и купил нечто в пищу для души, полный адрес-календарь на какой-то год и «Полный всеобщий стряпчий», да еще хотел купить шубу енотовую для прикрытия тела своего от зимних непогод, но рассудил заблаговременно, что отцы наши вовсе не носили енотовых шуб, а жили сыто и весело.
Собравшись таким образом в дальнюю дорогу, предвкушая удовольствие поездки в дилижансе, он признал нужным, для окончательного расчета с Москвою, взглянуть на своего бывшего приятеля, отставного подпоручика Рылова, о котором носился такой слух, будто опустился он совсем и живет вовсе не по-барски в бильярдной комнате нищего трактира на Лубянке. Как человеку оскорбленному, ему приятно было мимоходом будто невзначай увидеть совершенное унижение своего бывшего приятеля, увидеть кару, отяготевшую над ним за измену. Он и отправился на Лубянку и действительно увидел человека в венгерке, но уже без усов — усы, по неполучению денег из поместья,
