Лебяжий - Зот Корнилович Тоболкин
Время шло, и ничто не менялось. Правда, однажды Волков, упавший духом, вдруг снова поверил в счастливую звезду Гарусово: ребятишки, экскурсоводы созданного им школьного музея, съездив в Новообск, разыскали там сведения о промысле одного из сибирских купцов. Несколько позже Волков встретился с Вьюном, подтвердившим эти сведения. А через два года судьба задержала здесь геологов. В какой-то мере ей содействовал и сам Волков. Но, кажется, напрасно. В центральной газете усилия, которые предприняли енохинские ребята, назвали дорогостоящей авантюрой. Значит, больше никто не верит, что здешние недра – писали же раньше – таят в себе несметные богатства.
– Он кто, этот Саульский? – в сотый раз прочитывая статью, написанную зло и едко, спросил Волков. Хотелось найти в ней уязвимые места, возразить Саульскому, но когда ты не специалист, а партийный работник, что ты можешь возразить такому киту, если даже тайком почитываешь все, что попадает по геологии?
– Мой бывший шеф. Начальник южной партии, – ответил Мухин.
– А что, если написать опровержение, а? Ведь ты в этом понимаешь?
– Единственным опровержением может быть результат, – охладил его полемический пыл Мухин. Он-то прекрасно понимал, что никакие опровержения здесь не помогут. – А его пока нет.
– Что же делать? Что делать, Иван Максимыч?
– Для начала давайте уложим спать буянов.
– ...С рассветом глас раздастся мо-ой, на сла-аву и на-а смерть зовущий... – дружно вели песню Кеша и Юлька, для которых сейчас никого на свете не существовало. Только песня – воспоминание о подвиге могучего покорителя Сибири, с горсткой людей проникшего в дикие здешние места. «Тоже авантюристом считали, пока Сибирь не поднес царю на блюдечке», – подумал Волков.
– Лучше на славу, чем на смерть, – улыбнулся Мухин, ломая песню как раз там, где Ермак размышлял о друзьях, которых завел в глубь Сибири, взвалив на их плечи трудную историческую миссию. – О смерти думать рано еще.
– А, товарищ секретарь! – Кеша придвинул к себе бутылку, валявшуюся в сугробе, собравшись угостить пришедших, – она была пуста. Что ж, можно и на будущее перенести угощение, скажем, где-нибудь в городском ресторане. Уж там-то Кеша покажет себя во всем блеске. – Вы дунганскую лапшу кушали?
– Мне и русской не расхлебать, – хмуро буркнул Волков. – Ступай-ка спать!
– Принято единогласно, – уступчиво согласился Кеша и, уже отойдя, вернулся и шепотом, словно это был великий секрет, признался: – Может, сон счастливый приснится...
Юлька дергала Мухина за бороду и смеялась:
– Цела бородка-то! Вьется, курчавится...
– Нализалась! – проворчал Волков. Он не пил и не любил, когда пьют другие. – Драть тебя надо!
– Надо, – с готовностью согласилась Юлька.
– И доберусь: шкуру спущу! – едва удерживаясь, чтоб не шлепнуть ее, грозил Волков.
– Без шкуры я некрасивая буду...
Они развели Кешу и Юльку по местам, торкнулись к Пронину. Его балок был закрыт. Пронин слышал, что кто-то стучит, но сидел, не включая света, рассуждал сам с собою:
– Сердце-то износилось, Федор! Как худой мотор твое сердце! Нет-нет да и чихнет, застучит с перебоями. Пожалуй, до первого фонтана не дотянуть... А хотелось бы...
– Ну, это дудки! Дотяну, хоть тресни!
В нем жили два неуживчивых человека: и внешность, и ум, и возраст – все вроде у них одинаково, даже сердце одно на двоих, а вот что ни скажет один – другой обязательно начинает ему возражать.
– Бахвалишься? – с ехидцей, с насмешечкой спрашивал Пронин-первый. – А ты не бахвалься. Колет ведь? Чуешь, покалывает под левым-то соском. Заглохнет – не заведешь... А лавочку вашу еще раньше прикроют.
– Но, но! – грозил ему пальцем Пронин-второй. – Не выйдет по-ихнему! По-нашему выйдет!
– Хе-хе.
– Че хехекаешь, паразит? Сказано, выйдет! Правда на нашей стороне.
– А те свою правду доказывают. Двух правд быть не может.
– Не может. Есть только одна правда, наша.
– Хех-хе-хе.
В споре почти всегда побеждал тот, кто верил. Но в последнее время – ослаб он, что ли? – доводы его стали жиже, слова поистерлись, спор нередко затягивался. Скептик еще не одолел романтика, но чувствовалось: недалек день, когда верх будет на его стороне. Пронин понимал это и потому нервничал, но свое состояние старался никому не показывать. Даже Енохину, которого не просто любил и уважал, но почитал за ум, за знания, за несгибаемое мужество. Силы человеческие не беспредельны: вот и Енохин устал и с ружьишком погулять вышел... Пронин не верил, что даже в крайнем отчаянье старик решится на такой
