Иван Тургенев - Том 10. Повести и рассказы 1881-1883
Неизвестно точно, кто именно присутствовал на этом чтении, но можно предположить, что там был, в частности, В. В. Верещагин, с которым Тургенев постоянно общался в Париже в последние годы жизни. В своей книге, вышедшей в свет после смерти Тургенева, художник писал: «Судя по последним работам, включая сюда и „Клару Милич“, надобно думать, что вряд ли талант автора „Отцов ц детей“ поднялся бы до прежней высоты» (Верещагин В. В. Очерки, наброски, воспоминания. СПб., 1883, с. 132).
Однако мнения читателей, в том числе и представителей литературного мира, были иного рода.
Вскоре после появления произведения в печати Тургенев получил ряд откликов на него со стороны друзей. Так, Ж. А. Полонская в недатированном письме (по-видимому, от февраля 1883 г.) сообщала автору: «Ваш рассказ „Клара Милич“ я прочла в ночь после первого дня нового года. Он мне очень понравился и произвел на меня сильное впечатление; долго я уснуть не могла <…> Аленицын пробежал Ваш рассказ, узнал Кадмину и остался недоволен — нашел, что Вы ее не поняли и не могли понять и что, кроме его, никто не только не поймет, но и не вправе ее понять, сам же он пишет драму „Актриса“, где он ее выставил будто так, как следует <…> досадует на меня, — зачем я Вам писала о Кадминой, так как Кадмина его собственность» (Звенья, т. 8, с. 247).
Анненков 6 февраля н. ст. 1883 г. снова писал Тургеневу с восхищением: «Перечел „Клару Милич“, еще раз облизался и остаюсь при прежнем мнении. Дело совсем не в разительном сходстве портрета с несчастной Кадминой, чем, кажется, всего более занята публика, а в психическом процессе, вызванном ее страстью у человека, не распознавшего ее при жизни» (ИРЛИ, ф. 7, № 13, л. 95–96). О том, что многие из современников склонны были видеть в повести Тургенева лишь изображение трагической судьбы этой артистки, свидетельствует категорический ответ писателя одному из них (Л. Б. Бертенсону) от 19 (31) января 1883 г.: «История Кадминой (лично с которой, т. е. с Кадминой, я знаком не был) послужила мне только толчком к написанию моей повести. Биография Клары (Милич) мною вымышлена, а также и отношения ее к Аратову — типу, сохранившемуся в моей памяти еще со времен молодости».
Повесть произвела вполне благоприятное впечатление на некоторых из современных Тургеневу писателей. Так, Стасюлевич в письме к жене от 12 (24) сентября 1883 г. сообщал, что Гончаров «говорил о Тургеневе без горечи и очень хвалил его „Клару Милич“» (Стасюлевич, т. 3, с. 235). О восторженном отношении к этому произведению Н. С. Лескова рассказывает его сын, А. Н. Лесков:
«Я помню появление „Клары Милич“. В течение 2–3 месяцев отец никому не давал проходу и со всеми говорил только о новой тургеневской повести.
— Вы не читали „Клары Милич“?
Отрицательный ответ вызывал в нем чувство, смешанное из сострадания к вашему невежеству и глубокого недоумения» (Лесков А. Н. Н. С. Лесков по воспоминаниям сына. — Вестник литературы, 1920, № 7 / 19, с. 6).
Другой младший современник Тургенева, И. А. Бунин, вспоминая о том, как символисты в конце восьмидесятых годов «утверждали, что в те годы русская литература „зашла в тупик“, стала чахнуть, сереть, ничего не знала кроме реализма, протокольного описывания действительности», восклицал: «Но давно ли перед тем появились, например, „Братья Карамазовы“, „Клара Милич“, „Песнь торжествующей любви“?» (Бунин И. А. Воспоминания. Париж, 1950, с. 21).
Первые печатные отклики на повесть Тургенева были также положительными. И писатель имел все основания записать 15 (27) января 1883 г. в своем дневнике: «Повесть моя появилась и в Петербурге и в Москве — и, кажется, и там и тут понравилась. Чего! даже Суворин в „Новом времени“ расхвалил» (Лит Насл, т. 73, кн. 1, с. 398). Действительно, Незнакомец (А. С. Суворин), назвав это произведение «перлом», отмечал далее, что образ Клары Милич навеян Кадминой, которая подверглась идеализации под пером писателя, и что понять ее «глубокий талант <…> заставить жалеть об этом таланте, которого ждала лучезарная слава, об этой женщине, которая соединила в себе лучшие дары артистки, мог только большой талант и такой искренний гуманист, как Тургенев» (Новое время, 1883, № 2460, 3 января).
Арс. И. Введенский также причислил повесть к «поэтическим перлам, свидетельствующим о полной еще силе поэтического таланта автора» (Голос, 1883, № 6, 6 января).
В. В. Чуйко в «Литературной хронике», подобно Суворину, упомянул о Кадминой. Он также находил, что ее портрет у Тургенева «несколько идеализирован и почти наверное в нем существуют черты, не существовавшие в оригинале». Одно из замечаний критика показывает, что он совершенно не понял замысла писателя. По мнению Чуйко, повесть можно было бы кончить самоубийством Клары Милич, и тогда в ней было бы «больше художественного единства и даже, может быть, больше правды» (сцены «галлюцинаций и таинственных видений» он считал «вводными»). В заключение Чуйко все же писал, что повесть эта является «высоко поэтическим созданием» и принадлежит «к лучшим произведениям Тургенева». Особо отмечал он, что в «Кларе Милич» «форма изумительна и язык изящен в высшей степени» (Новости и Биржевая газета, 1883, № 6, 8 (20) января).
Несомненные литературные достоинства и руку мастера, «не утратившего своей творческой силы под бременем пройденного жизненного пути», усматривал в повести Тургенева и анонимный рецензент «Одесского листка». Вспомнив о Кадминой, которая летом 1881 г. выступала в Одессе на драматической сцене, он справедливо писал: «Конечно, Клара — далеко не точный портрет Кадминой, изображенный реалистом, старающимся сделать верную копию действительности; это создание художника, проникающего в сердце, умеющего читать в душе» (Одесский листок, 1883, № 6, 9 (21) января).
Вполне сочувственным оказался и отзыв, автором которого был А. М — в (А. П. Милюков)[154], отмечавший, что, «несмотря на некоторую эксцентричность в характере лиц и фантастическую исключительность в развязке рассказа, он приковывает к себе читателей своими подробностями и самостоятельностью взгляда, свойственного истинному дарованию» (СПб Вед, 1883, № 18, 18 января).
В отличие от газетных откликов оказались суровыми мнения о повести Тургенева критиков радикальных журналов. Так, в «Журнальных заметках» «Дела» выступил М. П. (М. А. Протопопов), обвинявший Тургенева в увлечении спиритизмом (1883, № 2, Современное обозрение, с. 33).
Критик «Русского богатства». Созерцатель (Л. Е. Оболенский), в статье, озаглавленной «Обо всем. (Критические этюды)», в шутовском тоне излагал содержание «Клары Милич»; повесть сравнивалась им с «Фаустом» Тургенева и предпочтение отдавалось последнему, где налицо «живая, светлая правда» и «поэзия деталей» (Рус бог-во, 1883, № 2, с. 464).
В защиту Тургенева от нападок критика «Русского богатства» выступил в «Неделе» П. М. (П. О. Морозов). Вполне сочувственно отнесясь к повести Тургенева, он усматривал в ней дальнейшее развитие темы, затронутой в «Песни торжествующей любви». По его мнению, «любовь Аратова к Кларе, вполне осознанная им только после утраты этой женщины, до тех пор любимой бессознательно, — то же торжествующее чувство, всецело захватывающее человека, с каким мы встретились в первой новелле» (Неделя, 1883, № 10, 6 марта, столб. 316).
Как уже указывалось выше, Тургенев, собираясь взяться за разработку темы «посмертной влюбленности», предполагал сначала написать рассказ «вроде Эдгара По» (см. с. 424). Однако тургеневские методы ввода в повествование «таинственного» иные, нежели у американского писателя. По мнению Л. В. Пумпянского, «Тургенев тщательно стушевывает таинственный характер явления, растворяет его в рассказе, обставляет рядом чужеродных элементов (например, комически-бытовых), вообще пользуется целым аппаратом средств для сплава таинственной части рассказа с нейтральным материалом» (Т, Сочинения, т. 8, с. XIII). Пумпянский отмечает, что у Тургенева почти всегда налицо введение элементов второго, естественного толкования таинственного явления. В качестве примера исследователь приводит конец XVIII главы повести «Клара Милич», где даются два толкования («таинственное» и естественное) причины нахождения в руке Аратова (после его кончины) пряди волос Клары.
Основная сюжетная линия повести взята Тургеневым из жизни. Но мотив любви после смерти, любви, которая сильнее смерти, занимал писателя и ранее, отчасти в «Несчастной» (1868), «Фаусте» (1855) и в заключительных строках романа «Отцы и дети» (1861) (см.: Поляк, с. 240).
Замысел повести «Клара Милич» возник у Тургенева независимо от Э. По, хотя у этого писателя подобные мотивы также имеются в ряде произведений («Элеонора», «Морэлла», «Леди Лигейя» и др.). Л. Поляк, сопоставив повесть Тургенева с рассказами Э. По, приходит к справедливому выводу, именно: наличие общих мотивов у обоих писателей (посмертная любовь, галлюцинация) не позволяет, однако, говорить о литературном влиянии Э. По на Тургенева, ибо этому препятствует «противоположность их стиля, отсутствие композиционного сходства» (Поляк, с. 244)[155].
