Собрание сочинений. Том 5. 2001-2005 - Юрий Михайлович Поляков
– Ты куда? – спросил Михаил Дмитриевич.
– Есть вопросы, которые порядочным девушкам не задают! – величественно ответила она, гордо зашла за кусты и тут же выскочила оттуда с криком. – Ой, там кто-то шуршится!
– Тут змеи водятся! – сообщил Свирельников.
– Ядовитые?
– Конечно. А укус в голую попу смертелен!
– Да ладно!
Он достал из «бардачка» фонарь и направил луч в то место, на которое показывала напуганная подружка. В круге света возник ежик с искрящимися колючками и красными, ослепленными глазами.
– Ух ты! – восхитилась Светка. – Как в мультфильме «Ежик в тумане».
Зверек сначала застыл от неожиданности, потом подергал острым черным носиком и бросился бежать, перебирая довольно длинными лапками с коготками, похожими на младенческие пальчики. Михаил Дмитриевич догнал его и легонько пихнул ногой – тот сразу свернулся в клубок, обиженно затарахтев. Светка присела над ним и, сломив прутик, осторожно ткнула в колючки – еж подпрыгнул и даже завибрировал от возмущения, сжавшись еще туже.
– У, какой! Давай возьмем в Москву. У всех кошки и собаки, а у меня будет ежик…
– Сдохнет в квартире.
– Да, хомяки у меня всегда умирали… – грустно согласилась она. – Пусть живет!
Услышав это, Свирельников вдруг вспомнил про то, что сейчас происходит, а возможно, уже произошло в Москве, – и ему страшно, до обморока, захотелось выпить. Тут как раз и пришагал Волнухин в развевающейся плащ-палатке:
– Вот вы где!
– Дядя, вам, наверное, не сказали: война-то кончилась! – хихикнула Светка.
– Веселая у тебя дочка!
– Папочка, познакомь нас!
– Это Виктор – друг моего детства. А это Светлана – моя… невеста…
– Да ну? – изумилась Светка. – Запомните: он при вас обещал на мне жениться!
Волнухин недоуменно переводил взгляд с жениха на невесту, соображая, разыгрывают его или говорят серьезно, потом, кажется, так и не поняв, сообщил, что его дочь тоже вышла замуж и живет теперь в Дубне.
– Надо за встречу! – предложил Свирельников, чтобы замять неловкость, а главное – избавиться от нараставшего чувства подлости.
Они подошли к машине, где все было готово, а шофер, услыхав пожелание босса, предупредительно разливал водку в три целлулоидных стаканчика.
– А почему только три стакана? – спросил Волнухин.
– Я – водитель! – жалобно объяснил Леша.
– А то я водилой не был! Буль-буль – и за руль!
– Можно. К завтрашнему вечеру выветрится, – разрешил директор «Сантехуюта».
Налили в четвертый стакан. Виктор закинул за плечо автомат и принял в руки хрупкую емкость с трепетной деликатностью, которая выдавала в нем серьезно пьющего человека. Светка поднесла водку к носу и подозрительно принюхалась. Леша взял стаканчик с показательной неохотой, как бы подчиняясь воле настойчивого коллектива.
– За встречу!
Целлулоидные края встретились, хрустнув. Виктор опрокинул и сразу побагровел. Леша выпил умело, но все с тем же постным выражением праведника, насильно вовлеченного в недоброе дело. Свирельников принял водку, словно лекарство от боли.
– Как ее пьют беспартийные? – закашлявшись и отдышавшись, сказала Светка.
– Чего-чего? – удивился Свирельников.
– Дедушка так всегда говорил.
– А кто у нас был дедушка?
– Муж бабушки.
– Веселая у тебя невеста! Не соскучишься! – похвалил Волнухин, разливая.
– А чего у вас тут, кино снимают? – полюбопытствовал осмелевший после второй Леша.
– Кино у нас, это точно! Такое кино иногда бывает, что закачаешься! «Эммануэль»…
– А кто это додумался в Ямье шалман устроить? – спросил Свирельников.
– Да есть тут один. Из Кимр. Сначала домину себе отгрохал – для рыбалки. Трехэтажную, прямо рядом со мной. А потом как-то меня и спрашивает: «Что это там, Виктор Николаевич, за ямы в лесу?» Я рассказал. Он говорит: «Землянки, война, партизаны – то что надо! Стильно!» Теперь у нас все как на фронте. Я боевые сто грамм подношу. Форму выдаем. Мужики очень любят своих баб медсестрами наряжать, а сами почему-то немцами…
– Фашистами, – уточнил Леша.
– Фашистами, – согласился Волнухин. – Для желающих пулялки с краской есть. Очень любят побегать. Вроде как за партизанами…
– Bay! Пейнтбол? – оживилась Светка.
– Снасть выдаем. Мелкашки имеются – птичек попугать. В общем, все для населения!
– И что, ездит народ? – поинтересовался Свирельников.
– Еще как! Летом в особенности. Сегодня вот двоим отказали. Вы третьи…
– А что так?
– Да он крутых из Кимр сегодня огуливает. То ли из прокуратуры, то ли из налоговой. Нужные люди…
– Налоги надо платить! – наставительно сказал директор «Сантехуюта».
– Да ладно, какие налоги с берлоги!
– Ты из колхоза-то совсем ушел?
– Ну, ты прямо как с Марса! Колхоза уж лет десять нет. Угробили. Утром посмотришь, что осталось. Ничего не осталось – все растащили…
Над лесом с визгом взвилась петарда и, ослепительно треснув в темном небе, рассыпалась красными и зелеными огненными хлопьями. В наступившей после этого мягкой тишине раздался суровый зов:
– Витька, чтоб твою мать, ты где там? Сюда иди!
– Эксплуатация человека человеком! – вздохнув, объяснил Волнухин и срочно налил. Потом, торопливо зажевывая выпитое, спросил с набитым ртом:
– Миш, дом-то мой помнишь?
– Конечно. Рядом с магазином.
– Ты смотри-ка, точно! Давай ко мне! Анька вам постелет.
– Неудобно. Поздно уже…
– Ничего. Если б не эти с этими, я бы вас здесь устроил, вип-баньку затопил бы! Ладно, может, завтра вечерком, если умотают…
– До завтра дожить надо! – рассудительно заметил Свирельников.
– Доживем – куда мы денемся! – засмеялся Волнухин и вдруг посмотрел на ополовиненный литровый «Стандарт» так, словно внезапно проникся радостным, а главное – никогда прежде не приходившим ему в голову намерением.
Но он даже не успел протянуть руку к бутылке, потому что в ночи грянул уже настоящий звериный рык, оснащенный самой чудовищной матерщиной:
– Витька, … … … … мать!
– Не слабо! – хихикнула Светка.
– Надо бежать! Хозяин может обидеться! – вздохнул друг детства. – Утром увидимся! – И он погромыхал сапогами по серой дороге.
40
Они сели в машину и вернулись к повороту, а потом медленно поехали задами деревни, и Михаил Дмитриевич все высматривал в темноте магазин, рядом с которым стоял Витькин дом, но так ничего и не высмотрел. Потом он догадался и велел Леше подрулить к самому большому строению, громадно черневшему на фоне ночного неба. В избушке, притулившейся рядом и казавшейся в детстве чуть ли не хоромами, теплился свет: их ждали.
– Я в машине посплю. Мало ли что… – предложил Леша.
Свирельников достал из багажника сумку с вещами, Светка долго не могла найти свой рюкзачок с косметикой, наконец отыскала, и они, толкнув незапертую калитку, вошли в палисадник, заполненный таинственными ночными двойниками растений, поднялись на скрипучее крыльцо, но не успели постучать – дверь распахнулась. На пороге, в халате и оренбургском платке, наброшенном на плечи, стояла Анна, сильно располневшая и постаревшая. В руках она держала трубку детских «воки-токи», по которой, видимо, и получила от мужа сообщение о поздних гостях.
– Ну, здравствуй! – сказала она чуть насмешливо. – Почти такой же… Проходите! – И холодно кивнула Светке.
– Здравствуй, Аня! Ты уж извини… Так получилось…
– А-а… – Женщина махнула рукой. – Как Витька в эту Яму попал – у нас теперь день с ночью перемешался!
– Ну а вообще-то как жизнь?
– Жизнь как жизнь. Ложитесь, завтра поговорим!
Она ввела их в прохладную, пахнущую старым деревом и сеном избу. Пол был с наклоном. На печи, которую явно давно уже никто не топил, прямо в поде стояла древняя микроволновка. Анна отдернула занавеску – за ней оказалась спаленка, едва вместившая полуторную никелированную кровать и больничную тумбочку. На стене висел выцветший ворсистый ковер с водопойными оленями, простодушно не замечающими подкрадывающегося волка.
– Витька-то не очень пьяный? – спросила она, поправляя на подушках наволочки, надетые, видимо, второпях.
– Нет. Мы по чуть-чуть…
– Нельзя ему пить. Выгонит его Семен Борисович.
– Там все нормально. Партизан ловят…
– Ну, это еще ничего… Вас-то как звать? – Анна повернулась к Светке.
– Светлана. А где можно умыться?
– Умывальник и все остальное в сенях. Справа. Пойдем – покажу, а то заблудишь! Спокойной ночи, Миша!
Она ушла, задернув занавеску. Свирельников разделся и плюхнулся на старинный пружинный матрац, сыгравший в ответ что-то, похожее на музыку Губайдуллиной. Простыни были жестко накрахмалены и пахли чужой свежестью. Тонька, беря пример с матери, всегда в комод с чистым бельем клала пучок лаванды – и запах получался совершенно другой.
Михаил Дмитриевич почему-то вообразил, как он стоит возле свежей могилы, заваленной цветами и увенчанной старой, еще досвадебной фотографией бывшей жены, по щекам его текут слезы, а в руке он держит сухой веничек лаванды. Свирельников
