Крым, я люблю тебя. 42 рассказа о Крыме [Сборник] - Андрей Георгиевич Битов
Николай работал барменом уже много лет и охотно наблюдал за танцующими. Любовался танго, имеющим давние традиции, ламбадой и даже безвкусно исполненным диско. На вид ему было около сорока. Чистое лицо с правильными чертами, рубашка из мятой ткани и узкие серые брюки. Он никогда не демонстрировал своей усталости и, хотя наматывал за ночь до двадцати километров, всегда оставался добродушным и сдержанным.
В этот раз пары так же шли против часовой стрелки, а если случайно и соприкасались, мужчина обязательно поднимал руку в знак извинения. Затем делали два медленных движения вперед и поворачивали друг к другу лица. Полю он заприметил в первый же вечер благодаря ее щенячьим глазам, ярким волосам и ученической старательности. А еще от нее исходил комфортный внутренний покой, словно их общий покой имел одну и ту же закваску. И Николай с интересом следил за ее напряженной шеей, за обтянутой капроном ногой и за тем, как она старательно рисует украшения, двигая бутылочными икрами. Они добавляли танцу шарма, как платью — немного кружевных оборок, и совсем немного — ребячества. А она, чувствуя его внимательный взгляд, еще больше пылала от смущения.
На следующий день, ближе к обеду, Поля выползла на пляж и села на лавочку, закутавшись в отельное одеяло. Люди в пледах и шерстяных шалях шли, словно фантомы. Останавливались у бочек с вином, покупали полные стаканы муската и дышали пересоленным морем, которое, как огромное жирное тело, шевелилось и переворачивалось. Узкая, заставленная тандырами, мангалами и фонарными шарами набережная опоясывала бухту широким махровым поясом. Она была полупустой, с замызганными, давно не стиранными палатками и барабанами в виде перевернутых белых ведер из-под сельди «иваси». Старое солнце, как теплая тыквенная каша, большими горстями падало на скамейки и крыши сувенирных лавок. Было прохладно и в то же время очень горячо.
Поля бросила в рот комок горького шоколада и перебралась к морю. Соорудила из шарфа что-то наподобие чалмы, подтянула к подбородку колени и стала смотреть на вершину потухшего вулкана Кара-Даг и лысые макушки костлявых гор, блестящие, как от подсолнечного масла.
— Не помешаю?
Она высунула голову, словно улитка из раковины, и пригладила волосы.
— Я вам кофе принес. Вы сидите уже несколько часов и, наверное, закоченели.
Перед ней стоял тот самый бармен из ресторана, и девушка ощутила свою кровь, булькающую, как магма. Он присел рядом и поставил на гальку большую чашку кофе с молоком, в которой еще колыхалась кремовая пенка, а Поля уставилась на его потертые носки туфель и полоску кожи, слегка покусанную комарами.
— Я вчера смотрел, как вы танцуете. Мне очень понравилось. Видно, что не профессионал, но достаточно искренне…
Поля засуетилась, опять поправила волосы и фальшиво рассмеялась. Николай был очень взрослым, и ей льстило его внимание. Даже кольнула мысль, что он именно тот человек, для которого она хранила себя и не разменивалась на случайные встречи. Поэтому поспешила объяснить:
— Я танцую, чтобы не разговаривать. У меня проблемы с общением. Мама называет меня нелюдимкой и отшельницей, так как я не умею контактировать с людьми. Для меня это столь утомительно, словно я занимаюсь физическим трудом.
Николай улыбнулся, повертел камень, как монету, и бросил в воду.
— Вы знаете, я тоже. Хотя говорят, что бармены самый коммуникабельный народ, но… На самом деле я люблю уединение и стылую тишину. Просто так сложилось. Маленький курортный поселок, нет образования. Семейные обстоятельства, вынуждающие работать по ночам.
Поля выползла из-под одеяла и взяла чашку. Отпила, но не могла придумать, о чем говорить дальше. Николай тоже молчал и смотрел на тонкую нитку горизонта.
— Вкусно?
— Очень.
— В следующий раз я приготовлю тебе кофе-бонбон.
Поля покраснела. Веснушки стали похожими на свежие ранки.
— Ты давно танцуешь?
Поля на секунду застыла, разглядывая свои пляжные шлепанцы. Отметила его доверительное «ты». Проводила глазами деревянный экскурсионный корабль с разноцветными женскими платками и осторожно начала:
— Я занимаюсь с прошлого года. Сначала у меня не было партнера, и я танцевала с девочкой…
А потом осмелела и рассказала об этикете милонги[25], снятых под столом туфлях, что означает «я не танцую», о классическом черном и мужских набриолиненных волосах. Робко на него взглянула и скороговоркой добавила о прогулочном шаге, шаге влево и объятиях.
Николай слушал, не шевелясь. Он положил голову на колени и, кажется, дремал под Полин сбивчивый рассказ, болтовню чаек и бодрый пароходный гудок. А потом очнулся, посмотрел на часы и оправил выбившуюся рубашку:
— Извини. Пора. Встретимся в ресторане.
Милонга каждый раз заканчивалась под утро, когда море становилось рыжим, рождая свое очередное солнце. Николай без лишних слов ставил перед ней чашку горячего чая, клал несколько желейных конфет и тактично молчал. Поля, сидя у барной стойки, рассматривала его ловкие руки, запотевший шейкер и затылок с темным пятном. А он в это время возвращал на место бутылки с аперитивом и устало с ней переговаривался:
— Ты уже спишь на ходу. Беги в отель.
Поля зевала сквозь стиснутые губы и качала головой:
— Нет, я еще посижу.
И они болтали об уходящем курортном сезоне, популярных коктейлях и зимних крымских месяцах, когда ничего не остается: ни людей, ни музыки, ни даже крупных мясистых медуз. А потом, когда все было убрано и сделан кассовый отчет, Поля уходила в его пиджаке или шерстяном прокуренном свитере, чтобы в номере отогреться под душем и лечь в постель, бережно обняв его одежду.
Однажды в перерыве между танцами они спустились на пляж. Остывшая вода пыжилась, надувала волны, словно мыльные пузыри, и хлопала пузом по пирсу. Совсем близко висела луна, напоминающая блюдо для торта; потом она покатилась в сторону синей горы.
— Ты давно здесь живешь?
— Всю жизнь.
— А когда последний раз купался?
Николай вдруг задумался. И думал так долго, что Поля успела рассмотреть связанные веревкой буйки, выныривающие из моря, как огромные анаконды.
— Несколько лет назад.
— Но почему, ведь море рядом?
— А разве море — это все?
Поля спрятала руки за спину и вытянула из топа блестящую нитку. Николай закурил. Разговор повис в воздухе. А потом вдруг лопатки вжались в камни, и стало нечем дышать. И стало некомфортно в собственном теле, словно его надували изнутри. Губы Николая оказались не просто близко. Они были везде: на ягодицах, около пупка и в глубине бедер. Поля вздрагивала от резкой боли и обнимала его изо всех сил. А в это время вечерние горы и телеграфные столбы с толстыми проводами, как
