Дом - Эмма Беккер
Я бы поднималась по лестнице, ведущей к Дому, и у меня бы гулко стучало сердце и, может быть, пенис тоже пульсировал бы. Там, будто красный ковер, расстилается щедрый мускусный запах свежевыстиранных подъюбников, облегающих горячие ноги, и детское, материнское и порочное дыхание молодых и чистых девушек, втихаря покуривающих в прачечной. Как клиент, я бы понятия не имела, откуда идет этот запах, не больше чем, будучи девушкой, я знаю о том, каким образом, через какое микроскопическое отверстие он просачивается сквозь нашу бронированную дверь. Именно эта загадка притянула бы меня, как муху, и на звонок я нажала бы дрожащим пальцем. Одна только мелодия этого звонка прервет на секунду смех и беседы и спровоцирует приглушенный тарарам, как среди школьниц, затыкающих одна другую, чтобы всем вместе произвести впечатление тихого класса.
При входе я почувствовала бы, как они все притаились за шторой, чтобы увидеть лицо нового клиента. Занавески немного всколыхнулись бы, ненароком одна из девушек, не такая осторожная, как другие, мельком показала бы длинную ногу, затянутую в черный нейлон, и несколько прядей волос.
Я не стала бы записываться заранее. Я пришла бы в такое время, когда девушки маются. Я бы точно знала — когда.
«Я позову дам», — сказала бы Инге своим радостным голосом четко, но деликатно, подчеркивая слово «дам», которым она обозначает женщин, хоть их часто и девушками-то не называют.
Я бы села ровно напротив замочной скважины, чтобы дать девушкам возможность рассмотреть меня и решить, выйти представиться или нет. Я бы стала притворяться, что не вижу их щепетильные голубые, зеленые и карие глаза, сменяющие друг друга, чтобы оценить клиента. Не стала бы слушать их перешептывания, когда одни докладывали бы свое мнение другим. Ах, какое бы это было счастье — сидеть тут в охристом свете лампы, когда внутри все сжимается, слушая глупую и возбуждающую музыку.
А потом бы медленно открылась дверь. Кто вышел бы первой? Биргит со своим решительным голосом и длинными ногами, с каблуками, которые она надевает и скидывает, словно тапочки? Или же Таис со своей полной меркантильной порочности улыбкой, круглой и упругой задницей юной кобылы и безошибочным взглядом девушки, явно находящейся здесь не ради того, чтобы с ней сюсюкались? Может, Мануэла с ее добрыми глазами, пышной грудью под немного своенравным, но всегда веселым лицом, прощающим самые неприличные просьбы? У Одилии бюст как у девы с картин Мурильо и очень широкие бедра, может, даже слишком широкие. Она прекрасна спереди и ошеломляет, когда выходит из комнаты, благодаря своему монументальному заду, весь жир на котором трясется. Или Маргарет? Метр восемьдесят золотисто-черной кожи, пахнущей жасмином. Генова! Генова — королева проституток, она придумывает разные нежные прозвища для каждого клиента, у нее выражение лица хищницы. С ней нет места сомнениям. А ямочки на ее бедрах так и хочется укусить. Есть еще Эдди с походкой респектабельной женщины, случайно оказавшейся в борделе, и элегантно вытянутыми пальцами, будто подготовленными для того, чтобы их поцеловали. Всех, шлите мне их всех. Я пожму их руки с благоговением. Я раздену их в собственной голове с самым глубоким уважением, так деликатно, что они почувствуют это.
Я выбрала бы одну из них — не слишком красивую, не слишком уверенную в себе. Ту, чей живот слишком вздут, или ту, чьи чулки скатываются. Ту, которую я потревожила бы прямо посреди перерыва, ту, которая принесла бы с собой запах сигарет и нетерпения. Я выбрала бы ту, которая не была бы слишком благостно расположена, немного лентяйку, ту, что вздохнула бы, когда домоправительница бы объявила ей: «Он твой».
Соня говорила мне как-то, что, если бы Дом принадлежал ей, она бы попросила переделать интерьер комнат под мужской вкус: кожаные кресла, красивое темное дерево, сталь. Запахи бобов тонка, сероватые оттенки — никаких цветов, ни воланов, ни розового белья. Дать мужчинам почувствовать себя как дома. Однако гениальность и успех Дома заключаются как раз во впечатлении проникновения в женский мир. Если бы я была клиентом, то не захотела бы менять там ничего. Я бы не передвинула в другое место ни единого пластикового пиона, не сдвинула бы ни одной занавески из сливового цвета органди, потому что здесь живут девушки, потому что каждый помпон, каждый предмет мебели знаком их взгляду, потому что часть их присутствует в каждом наивном цветке на каждом покрывале. Потому что тут они у себя, в этой скромной иллюзии без претензий, и кажется, что они оказывают клиентам жест милосердия, принимая их в своей комнате. Мой взгляд увлажнялся бы от нежности при виде всякой побрякушки. В моих глазах цены не было бы всем этим узорам, небольшим усилиям, которые приложили эти женщины с целью придать красоты и поэзии комнатам, служащим исключительно для секса. Мне бы пришлись по нраву фонтанчики из дешевых материалов, фальшивые камины, снабженные кнопками, зажигающими искусственное пламя и включающими имитацию потрескивания огня. Диваны, на которые присаживаются лишь для того, чтобы зашнуровать обувь, и на изношенном велюре которых внимательный взгляд разглядел бы призрачные улыбки кисок, коснувшихся его когда-то давно по неосмотрительности.
Я приняла бы душ заранее у себя, но послушно согласилась бы снова сполоснуться, пусть даже в итоге я бы просто открыла кран, чтобы дать ей немного времени на подготовку. Присев на край ванны, взволнованная, словно это случается со мной в первый раз, я представляла бы, как она раскладывает полотенце на кровати, кладет повсюду презервативы большого и среднего размера, потому что никогда не знаешь, что готовит тебе судьба. Я заставила бы ее ждать чуть дольше положенного, чтобы она подумала о том, где же я застряла, чтобы подумала обо мне, именно обо мне. Чтобы задумалась, что я за птица: из тех, у кого не встает, из тех, кто кончит только по прошествии тысячи лет, или из тех, кто захочет воспользоваться своим обговоренным заранее правом получить оргазм дважды. Заходя в комнату, я прочла бы все эти вопросы за маской профессиональной любезности.
Раздеваться я бы не стала. Я сказала бы: «Не хочу заниматься с тобой сексом, не хочу, чтобы ты трогала меня, не хочу, даже чтобы ты смотрела на меня. Не хочу ни чтобы ты притворялась, что я тебе нравлюсь, ни чтобы ты говорила мне что-либо. Я хочу, чтобы ты закрыла глаза и стянула с себя трусики, если они на тебе есть».
И на ней их не было бы. Только боди, у которого она бы отстегнула центральную часть, смехом
