Василий Жуковский - Том 4. Одиссея. Проза. Статьи
Сожалеем также, что он выпустил прекрасный стих, который переведен так удачно у Дмитриева:
Le pigeon profita du conflit des voleurs[9] —Итак, благодаря стечению воров.
Стих тем более важный, что в нем стихотворец мимоходом, одною чертою, напоминает нам о том, что делается в свете, где иногда раздор злодеев бывает спасением невинности. Это искусство намекать принадлежит в особенности Лафонтену. Заключение басни прекрасно в обоих переводах, с тою только разницею, что Крылов заменил стихи подлинника собственными, а Дмитриев перевел очень близко Лафонтена и с ним сравнился. Выпишем и те и другие:
Кляня охоту видеть свет,Поплелся кое-как домой без новых бед…Счастлив еще: его там дружба ожидает! К отраде он своей,Услугу, лекаря и помощь видит в ней;С ней скоро и беды и горе забывает.О вы, которые объехать свет вокруг Желанием горите, Вы эту басенку прочтитеИ в дальний путь такой пускайтеся не вдруг:Что б ни сулило вам воображенье ваше —Не верьте, той земли не сыщете вы краше,Где ваша милая и где живет ваш друг.
Крылов.
О вы, которых бог любви соединил,Хотите ль странствовать? Забудьте гордый НилИ дале ближнего ручья не разлучайтесь.Чем любоваться вам? Друг другом восхищайтесь;Пускай один в другом находит каждый часПрекрасный, новый мир, всегда разнообразный.Бывает ли в любви хоть миг для сердца праздный?Любовь, поверьте мне, все заменит для вас.Я сам любил — тогда за луг уединенный,Присутствием моей любезной озаренный,Я не хотел бы взять ни мраморных палат,Ни царства в небесах… Придете ль вы назад,Минуты радостей, минуты восхищений?Иль буду я одним воспоминаньем жить?Ужель прошла пора столь милых обольщений, И полно мне любить?
Дмитриев.
Последние стихи лучше первых — но должно ли их и сравнивать? Крылов, не желая переводить снова, а может быть, и не надеясь перевести лучше то, что переведено как нельзя лучше, заменил красоту подлинника собственною. Заключение басни его (если не сравнивать его ни с Лафонтеновым, ни с переводом Дмитриева) прекрасно само по себе. Например, после подробного описания несчастий голубка-путешественника, не тронет ли вас этот один прекрасный и нежный стих?
Счастлив еще: его там дружба ожидает.
Автор поставил одно имя дружбы в противоположность живой картине страдания, и вы спокойны насчет печального странника. Поэт дал полную волю вашему воображению представить вам все те отрады, которые найдет голубок его, возвратившись к своему другу. Здесь всякая подробность была бы излишнею и только ослабила бы главное действие. Посредственный писатель, вероятно, воспользовался бы этим случаем, чтобы наскучить читателю обыкновенными выражениями чувства, — но истинное дарование воздержнее: оно обнаруживается и в том, что поэт описывает, и в том, о чем он умалчивает, полагаясь на чувство читателя. Последние три стиха прелестны своею простотою и нежностию.
Выпишем еще несколько примеров. Вот прекрасное изображение моровой язвы:
Лютейший бич небес*, природы ужас, морСвирепствует в лесах: уныли звери;В ад распахнулись настежь двери;Смерть рыщет по полям, по рвам, по высям гор;Везде разметаны ее свирепства жертвы; На час по тысяче валится их; А те, которые в живых,Такой же части ждя, чуть ходят полумертвы.То ж звери, да не те в беде великой той;Не давит волк овец и смирен, как святой; Дав курам роздых и покой, Лиса постится в подземелье; И пища им на ум нейдет; С голубкой голубь врозь живет; Любви в помине больше нет; А без любви какое уж веселье!
Крылов занял у Лафонтена искусство смешивать с простым и легким рассказом картины истинно стихотворные:
Смерть рыщет по полям, по рвам, по высям гор;Везде разметаны ее свирепства жертвы.
Два стиха, которые не испортили бы никакого описания моровой язвы в эпической поэме.
Не давит волк овец и смирен, как святой; Дав курам роздых и покой, Лиса постится в подземелье.
Здесь рассказ стихотворный забавен и легок, но он не составляет неприятной противоположности с поэтическою картиною язвы. А в следующих трех стихам с простым описанием сливается нежное чувство:
С голубкой голубь врозь живет;Любви и помине больше нет;А без любви какое уж веселье!
Это перевод, и самый лучший, прекрасных Лафонтеновых стихов:
Les tourterelles se fuyaient:Plus d’amour, partant plus de joie!
Какая разница с переводом Княжнина*, который, однако, недурен:
И горлицы друг друга убегают,Нет более любви в лесах и нет утех!
Вот еще несколько примеров; мы оставляем заметить в них красоты самим читателям.
Пример разговора. Стрекоза пришла с просьбою к Муравью:
«Не оставь меня, кум милой;Дай ты мне собраться с силойИ до вешних только днейПрокорми и обогрей».«Кумушка, мне странно это!Да работала ль ты в лето?» —Говорит ей Муравей.«До того ль, голубчик, было:В мягких муравах у насПесни, резвость всякой час, —Так что голову вскружило!» и проч.
Лягушки просили у Юпитера* царя — и Юпитер
Дал им царя — летит к ним с шумом царь с небес;И плотно так он треснулся на царство,Что ходенем пошло трясинно государство. Со всех лягушки ног В испуге пометались, Кто как успел, куда кто мог,И шепотом царю по кельям дивовались.И подлинно, что царь на диво был им дан: Не суетлив, не вертопрашен, Степенен, молчалив и важен;
Дородством, ростом великан; Ну, посмотреть, так это чудо! Одно в царе лишь было худо:Царь этот был осиновый чурбан.Сначала, чтя его особу превысоку,Не смеет подступить из подданных никто;Чуть смеют на него глядеть они — и тоУкрадкой, издали, сквозь аир и осоку. Но так как в свете чуда нет, К которому не пригляделся б свет,То и они — сперва от страха отдохнули,Потом к царю подползть с преданностью дерзнули; Сперва перед царем ничком;А там, кто посмелей, дай сесть к нему бочком,Дай попытаться сесть с ним рядом;А там, которые еще поудалей, К царю садятся уж и задом.Царь терпит все по милости своей.Немного погодя, посмотришь, кто захочет, Тот на него и вскочит.
Можно забыть, что читаешь стихи: так этот рассказ легок, прост и свободен. Между тем какая поэзия! Я разумею здесь под словом поэзия искусство представлять предметы так живо, что они кажутся присутственными.
Что ходенем пошло трясинно государство…
живопись в самых звуках! Два длинных слова: ходенем и трясинно прекрасно изображают потрясение болота.
Со всех лягушки ног В испуге пометались, Кто как успел, куда кто мог.
В последнем стихе, напротив, красота состоит в искусном соединении односложных слов, которые своею гармониею представляют скачки и прыганье. Вся эта тирада есть образец легкого, приятного и живописного рассказа. Смеем даже утверждать, что здесь подражание превосходит подлинник; а это весьма много, ибо Лафонтенова басня прекрасна; в стихах последнего, кажется, менее живописи, и самый рассказ его не столь забавен. Еще один или два примера — и кончим.
Жил некто человек безродной*, одинакой, Вдали от города, в глуши.Про жизнь пустынную как сладко ни пиши,А в одиночестве способен жить не всякой;
Утешно нам и грусть и радость разделить.Мне скажут: а лужок, а темная дуброва,Пригорки, ручейки и мурава шелкова? — Прекрасны, что и говорить!А все прискучатся, как не с кем молвить слова.
Вот истинное простодушие Лафонтена, который, верно, не мог бы выразиться лучше, когда бы родился русским. Заметим, однако, здесь ошибку: Крылов употребил слово одинакой*(с кем или с чем-нибудь совершенно сходный) вместо слова одинокой (не имеющий ни родства, ни связей). Далее автор описывает пустынника и друга его, медведя. Первый устал от прогулки; последний предлагает ему заснуть:
