Алексей Толстой - Князь Серебряный (сборник)
Вся кровь Максима бросилась ему в лицо. Он слез с коня и привязал его к плетню.
Голос продолжал:
Как и он ли, злой пес Малюта,Задушил святого старца,Святого старца Филиппа!Баю-баюшки-баю,Баю, мое дитятко!
Максим не выдержал и толкнул дверь ногою. При виде богатой одежды и золотой сабли опричника хозяева оробели.
– Кто вы? – спросил Максим.
– Батюшка! – отвечал мужичок, кланяясь и заикаясь от страха, – меня-то, не взыщи, меня зовут Федотом, а хозяйку-то, не взыщи, батюшка, хозяйку зовут Марьею!
– Чем вы живете, добрые люди?
– Лыки дерем, родимый, лапти плетем да решета делаем. Купцы проедут и купят.
– А, знать, мало проезжают?
– Малость, батюшка, совсем малость! Иной раз, придется, и есть нечего. Того и смотри, с голоду али с наготы помрешь. А лошадки-то нет у нас товар в город отвезти. Другой год волки съели.
Максим поглядел с участием на мужика и его хозяйку и высыпал свои червонцы на стол.
– Бог с вами, бедные люди! – сказал он и схватился за дверь, чтобы выйти.
Хозяева повалились ему в ноги.
– Батюшка, родимый, кто ты? Поведай нам, кто ты? За кого нам богу молиться?
– Молитесь не за меня, за Малюту Скуратова. Да скажите, далеко ль до Рязанской дороги?
– Да это она и есть, сокол ты наш, она-то и есть, Рязанская-то. Мы на самом кресте живем. Вот прямо пойдет Муромская, а налево Владимирская, а сюда вправо на Рязань! Да не езди теперь, родимый ты наш, не езди теперь, не такая пора; больно стали шалить на дороге. Вот вчера целый обоз с вином ограбили. А теперь еще, говорят, татары опять проявились. Переночуй у нас, батюшка ты наш, отец ты наш, сокол ты наш, сохрани бог, долго ль до беды!
Но Максиму не хотелось остаться в избе, где недавно еще проклинали отца его. Он уехал искать другого ночлега.
– Батюшка, – кричали ему вслед хозяева, – вернись, родимый, послушай нашего слова! Несдобровать тебе ночью на этой дороге!
Но Максим не послушался и поехал далее.
Не много верст проехал он, как вдруг Буян бросился к темному кусту и стал лаять так зло, так упорно, как будто чуял скрытого врага.
Тщетно отсвистывал его Максим. Буян бросался на куст, возвращался весь ощетиненный и снова рвался вперед.
Наскучив отзывать его, Максим выхватил саблю и поскакал прямо на куст. Несколько человек с поднятыми дубинами выскочили к нему навстречу, и грубый голос крикнул:
– Долой с коня!
– Вот тебе! – сказал Максим, отвешивая удар тому, который был ближе.
Разбойник зашатался.
– Это тебе не в почет! – продолжал Максим и хотел отвесить ему второй удар; но сабля встретила плашмя дубину другого разбойника и разлетелась наполы.
– Эге, посмотри-ка на его сбрую! Да это опричник! Хватай его живьем! – закричал грубый голос.
– И впрямь опричник! – завизжал другой, – вот потешимся над ним с ребятами!
– Ай да Хлопко! уж ты и рад тешиться!
И в тот же миг все вместе навалились на Максима и стащили его с коня.
ГЛАВА 24. Бунт станичников
Версты полторы от места, где совершилось нападение на Максима, толпы вооруженных людей сидели вокруг винных бочек с выбитыми днами. Чарки и берестовые черпала ходили из рук в руки. Пылающие костры освещали резкие черты, всклокоченные бороды и разнообразные одежды. Были тут знакомые нам лица: и Андрюшка, и Васька, и рыжий песенник; но не было старого Коршуна. Часто поминали его разбойники, хлебая из черпал и осушая чарки.
– Эх, – говорил один, – что-то с нашим дедушкой теперь!
– Вестимо что! – отвечал другой, – рвут его с дыбов, а может, на виске потряхивают.
– А ведь не выдаст старый черт; я чай, словечка не выронит!
– Вестимо, не выронит, не таковский; этого хоть на клочья разорви, не выдаст!
– А жаль седой бороды! Ну да и атаман-то хорош! Сам небось цел, а старика-то выдал!
– Да что он за атаман! Разве это атаман, чтобы своих даром губить из-за какого-то князя!
– Да вишь ты, они с князем-то в дружбе. И теперь, вишь, в одном курене сидят. Ты про князя не говори, неравно, атаман услышит, сохрани бог!
– А что ж, коль услышит! Я ему в глаза скажу, что он не атаман. Вот Коршун, так настоящий атаман! Небось был у Перстня как бельмо на глазу, так вот его нарочно и выдал!
– А что, ребята, ведь, может, и в самом деле он нарочно выдал Коршуна!
Глухой ропот пробежал меж разбойников.
– Нарочно, нарочно выдал! – сказали многие.
– Да что это за князь? – спросил один. – Зачем его держат? Выкупа за него ждет атаман, что ли?
– Нет, не выкупа! – отвечал рыжий песенник. – Князя, вишь, царь обидел, хотел казнить его; так князь-то от царя и ушел к нам; говорит: я вас, ребятушки, сам на Слободу поведу; мне, говорит, ведомо, где казна лежит. Всех, говорит, опричников перережем, а казною поделимся!
– Вот как! Так что ж он не ведет нас? Уж третьи сутки здесь даром стоим!
– Оттого не ведет, что атаман у нас баба!
– Нет, этого не говори, Перстень не баба!
– А коли не баба, так и хуже того. Стало быть, он нас морочит!
– Стало, – сказал кто-то, – он хочет царскую казну на себя одного взять, а нам чтоб понюхать не досталось!
– Да, да, Перстень продать нас хочет, как Коршуна продал!
– Да не на таковских напал!
– А старика-то выручить не хочет!
– Да что он нам! Мы и без него дедушку выручим!
– И без него казну возьмем; пусть князь один ведет нас!
– Теперь-то и самая пора: царь, слышно, на богомолье; в Слободе и половины опричников не осталось!
– Зажжем опять Слободу!
– Перережем всех слободских!
– Долой Перстня! Пусть князь ведет нас!
– Пусть князь ведет! Пусть князь ведет! – послышалось отовсюду.
Подобно грому прокатились слова от толпы до толпы, пронеслися до самых отдаленных костров, и все поднялось и закипело, и все обступили курень, где Серебряный сидел в жарком разговоре с Перстнем.
– Воля твоя, князь, – говорил атаман, – сердись не сердись, а пустить тебя не пущу! Не для того я тебя из тюрьмы вызволил, чтоб ты опять голову на плаху понес!
– В голове своей я один волен! – отвечал князь с досадою. – Незачем было меня из тюрьмы вызволять, коли я теперь в неволе сижу!
– Эх, князь, велико дело время. Царь может одуматься, царь может преставиться; мало ли что может случиться; а минует беда, ступай себе с богом на все четыре стороны! Что ж делать, – прибавил он, видя возрастающую досаду Серебряного, – должно быть, тебе на роду написано пожить еще на белом свете. Ты норовом крут, Никита Романыч, да и я крепко держусь своей мысли; видно, уж нашла коса на камень, князь!
В это мгновение голоса разбойников раздались у самого куреня.
– В Слободу, в Слободу! – кричали пьяные удальцы.
– Пустим красного гуся в Слободу!
– Пустим целое стадо гусей!
– Выручим Коршуна!
– Выручим дедушку!
– Выкатим бочки из подвалов!
– Выгребем золото!
– Вырежем опричнину!
– Вырежем всю Слободу!
– Где князь? Пусть ведет нас!
– Пусть ведет князь!
– А не хочет, так на осину его!
– На осину! На осину!
– Перстня туда же!
– На осину и Перстня!
Перстень вскочил с места.
– Так вот что они затевают! – сказал он. – А я уж давно прислушиваюсь, что они там голосят. Вишь, как расходились, вражьи дети! Теперь их сам черт не уймет! Ну, князь, нечего делать, вышло по-твоему; не держу тебя доле: вольному воля, ходячему путь! Выйди к ним, скажи, что ведешь их на Слободу!
Серебряный вспыхнул.
– Чтоб я повел вас на Слободу? – сказал он. – Да скорей вы меня на клочья разорвете!
– Эх, князь, притворись хоть для виду. Народ, ты видишь, нетрезвый, завтра образумятся!
– Князь! – кричали голоса, – тебя зовут, выходи!
– Выйди, князь! – повторил Перстень, – ввалятся в курень, хуже будет!
– Добро ж! – сказал князь, выходя из куреня, – посмотрим, как они меня заставят вести их на Слободу!
– Ага! – закричали разбойники, – вылез!
– Веди на Слободу!
– Атаманствуй над нами, не то тебе петлю на шею!
– Так, так! – ревели голоса.
– Бьем тебе челом! – кричали другие, – будь нам атаманом, не то повесим!
– Ей-богу, повесим!
Перстень, зная горячий прав Серебряного, поспешил также выйти.
– Что вы, братцы, – сказал он, – белены, что ль, объелись? Чего вы горла-то дерете? Поведет вас князь, куда хотите; поведет чем свет; а теперь дайте выспаться его милости, да и сами ложитесь; уже вволю повеселились!
– Да ты что нам указываешь! – захрипел один, – разве ты нам атаман!
– Слышь, братцы, – закричали другие, – он не хочет сдать атаманства! Так на осину его! На осину, на осину!
Перстень окинул взором всю толпу и везде встретил враждебные лица.
– Ах вы дураки, дураки! – сказал он. – Да разве я держусь вашего атаманства? Поставьте над собой кого знаете, а я и сам не хочу; наплевать мне на вас.
– Хорошо! – закричал кто-то.
– Красно говорит! – прибавил другой.
– Наплевать мне на вас! – продолжал Перстень, – мало, что ли, таких, как вы? Эка честь над вами атаманствовать! Да захочу, пойду на Волгу, не таких наберу!
