Николай Гейнце - Самозванец
В квартире Анны Александровны Сиротининой не только не знали об освобождении Дмитрия Павловича из-под ареста, но даже не предполагали такой быстрой возможности этого, скажем более, почти перестали на это рассчитывать.
Это бывает всегда с людьми, чего-нибудь сильно желающими и особенно твердо на желаемое надеющимися, даже уверенными в исполнении. Из малейшей отсрочки у них наступает реакция, и надежду снова вытесняет сомнение.
Некоторое промедление вследствие просьбы Кирхофа, допущенное в деле, привело в пессимистическое настроение сперва Анну Александровну, а затем это настроение передалось Елизавете Петровне.
Последняя, впрочем, боролась с возникающей в ее сердце безнадежностью и старалась утешить себя, что такие дела не делаются вдруг, но вчерашнее сообщение Сиротининой окончательно встревожило ее.
Анна Александровна вернулась со свидания с сыном совершенно расстроенной.
— Все кончено!.. — вошла она в гостиную и бессильно опустилась на диван.
— Что кончено? — с тревогой в голосе спросила молодая девушка.
— Завтра его опять вызывают к следователю…
— Что ж из этого?
— Он говорит, что это, вероятно, для заключения следствия, после чего передадут дело в суд для составления обвинительного акта, и всему конец.
Дмитрий Павлович действительно полагал, что вызов к следователю имеет эту цель, так как, известно читателю, не придавал никакого значения хлопотам своей матери и невесты, хотя и не говорил им этого.
«Пусть себе утешаются… Легче таким образом свыкнуться с горем», — думал он.
— Ужели все кончено?.. Это он так сказал?
— Нет, он не сказал… Это я от себя… Что ж тут себя утешать, ведь, конечно, все кончено… Присяжные обвинят…
— Это еще неизвестно… Куда же запропастился Савин?
— Куда запропастился… — с горечью сказала Сиротинина. — Никуда не запропастился, а поделать ничего не может…
— Я завтра же поеду к Долинскому, а через него разыщу Николая Герасимовича.
— Все по-пустому…
— Как знать!
— Да уж чует мое сердце материнское, быть беде… Утешались мы с тобою, моя горемычная, как малые дети…
На другой день утром Елизавета Петровна Дубянская, однако, все-таки поехала к Сергею Павловичу, но не застала его дома. Ей сказали, что он будет не ранее шести часов вечера. С этою вестью она вернулась домой.
— Это ужасно, как на зло, куда-то уехал с самого утра, — волновалась молодая девушка.
— Э, матушка, у него не одно наше дело… Да и дело-то какое, безнадежное… — с отчаянием махнула рукой старушка.
Они обе сидели в кабинете Дмитрия Павловича.
— А я все-таки вечером съезжу…
— Поезжай.
В это время в передней раздался сильный звонок. Обе женщины вздрогнули.
XX
СТАРЫЙ ДОЛЖНИК
— Матушка-барыня, матушка-барышня, молодой барин… — как сумасшедшая вбежала в кабинет прислуга.
— Что ты плетешь?.. Какой молодой барин?.. — воскликнула Елизавета Петровна.
Пораженная известием Анна Александровна молчала.
— Барин, молодой барин, Дмитрий Павлович… Со стариком каким-то!.. — воскликнула прислуга и выбежала из комнаты.
— Верно, опять обыск… — с отчаянием заметила Сиротинина. Обе женщины, однако, поспешили в гостиную.
— Мама… Лиза… — бросился к ним с радостной улыбкой Дмитрий Павлович.
— Митя… Дмитрий!.. Ты! Ты!.. — в один голос вскрикнули Сиротинина и Дубянская.
— Я, мои дорогие, я… опять около вас… дома…
— Свободен?
— Свободен.
— Митя, голубчик… — пошатнулась и чуть было не упала Анна Александровна.
Сын поддержал ее и бережно довел до кресла. Старушка неудержимо рыдала.
— Мама, что с тобой, мама?..
Анна Александровна перестала плакать.
— Ничего, родной, ничего, это с радости… Не выдержала… Поцелуй свою невесту…
— Лиза, дорогая…
— Дмитрий…
Молодые люди упали друг другу в объятия.
Корнилий Потапович стоял вблизи двери и смотрел на эту сцену. В первый раз в его жизни в его сердце зашевелилось человеческое чувство — чувство умиления.
Когда первые волнения встречи прошли, он выступил вперед.
— Позвольте и мне принять участие в вашей семейной радости, — сказал он неподдельно растроганным голосом.
— Корнилий Потапович, батюшка!.. — воскликнула Сиротинина.
— Извините, взволновавшись, мы вас и не заметили, — спохватилась Елизавета Петровна.
— Что за извинения?.. Когда тут замечать было… Не до меня вам… Я знаю…
— Садитесь, — предложила Дубянская. Старик Алфимов сел.
Елизавета Петровна и Дмитрий Павлович тоже присели на диван.
— По моей страшной вине, сын ваш был оторван от вас, — обратился Корнилий Потапович к Сиротининой, — мне самому и хотелось вам возвратить его… Честным человеком вошел он в тюрьму и еще честнее вышел оттуда… У меня нет сына, но позвольте мне в нем видеть другого.
— Как нет сына? — воскликнула Анна Александровна.
— Так, нет… Иван оказался вором, за которого пострадал неповинно Дмитрий Павлович.
— Что вы!
— Он сегодня сознался у следователя… Я немедленно выдам ему капитал и поведу один мою банкирскую контору, сын ваш мне будет главным помощником и кассиром, он уже согласился на это…
— Да простите вы сына-то… Молод ведь он… Его вовлекли, быть может, — заступилась Сиротинина.
— Несомненно, вовлекли, — подтвердила Елизавета Петровна.
— Нет, я его не прощу… Я в своем слове кремень… Достаточно того, что его простил Дмитрий Павлович.
— Он простил его?
— Ты простил его?
Оба эти восклицания Сиротининой и Дубянской были обращены к Сиротинину.
В глазах обеих женщин сияло восторженное поклонение Дмитрию Павловичу.
Последний скромно наклонил голову в знак подтверждения.
— Простите и вы его, — сказала Елизавета Петровна.
— Нет, не просите… Его я не прощу, — тоном бесповоротной решимости заявил Алфимов. — А вот до вас, барышня, у меня есть маленькое дельце…
— До меня? — с недоумением спросила Елизавета Петровна.
— Да, до вас… Матушка ваша не Алфимовская была урожденная?
— Да, Алфимовская.
— Татьяна Анатольевна?
— Да… Вы ее знали?
— Она, она!.. — как бы про себя прошептал Корнилий Потапович. — Знал ли я ее?.. Как еще знал, с колыбели на моих руках она и выросла… Мы с покойным барином почитай ее сами выкормили.
— С покойным барином? — повторила вопросительно Дубянская.
— И в долгу у ней, у покойницы, в долгу, ну, все равно, с дочкой рассчитаюсь, ведь вы единственная…
— Да, я одна… Был брат, но тот умер ребенком.
— Так-с, значит вы одна и наследница капитала.
— Капитала?.. Я не понимаю.
— Поймете, барышня, все вам расскажу на чистоту, душу свою облегчу… Пусть и близкие вам люди слушают… В старом грехе буду каяться, ох, в старом… Не зазорно… Может, меня Господь Бог за это уже многим наказал, не глядите, что богат я, порой на сердце, ох, как тяжело… От греха… По слабости человеческой грехом грех и забываешь… Цепь целая, вериги греховные, жизнь-то наша человеческая…
Алфимов тяжело вздохнул. Все молчали с любопытством.
— Выросла ваша матушка, дай Бог ей царство небесное, красавицей-раскрасавицей… Вы несколько на нее похожи, но, не скрою, красивее вас она была…
— Моя мать была до самой смерти красавица…
— Пошел ей восемнадцатый годок… Мы с барином на нее не нарадуемся…
Елизавета Петровна снова при слове «барином» вопросительно взглянула на Корнилия Потаповича.
— Удивляетесь вы, что я дедушку вашего барином величаю, так объясню я вам сперва и это… Крепостным я был его — Алфимовского-то… Вырос с ним и был по смерть его слуга… Вот оно что… Поняли?
— Поняла…
— Гувернантки при ней были… Учителя разные ходили, всем наукам обучали, а среди учителей один был, молодец из себя, по фамилии Дубянский — вот он и есть ваш батюшка… Влюбилась в него Татьяна Анатольевна и убежала из родительского дома…
Старик Алфимов остановился.
Ему предстоял вопрос, говорить ли дочери о преступлении матери, или же скрыть, чтобы не потревожить память умершей. Он решился на последнее.
— Дедушка-то ваш, как узнал об этом, так и обмер… Удар с ним в ту пору случился… Несколько оправившись, призывает меня к себе и говорит: «Поезжай и разыщи их, вот тут сто тысяч, в банковых билетах, отдай им…» — сунул он мне пачки этих билетов и прибавил: «Но чтобы они мне на глаза не показывались…» — вскрикнул он последнее-то слово не своим голосом и упал на подушки постели… Второй удар с ним случился… Не приходя в себя, Богу душу отдал…
Он снова остановился и несколько минут молчал.
— Умер барин-то… Вольную на мое имя в столе нашли, в шифоньерке шестьдесят тысяч деньгами… Два имения после него богатейших остались… В моем же кармане сто тысяч… Капитал, ох, какой, по тому времени, мне капитал-то казался… Гора… Попутал бес, взял я вольную, да и ушел с деньгами-то… Думаю, и дочке бариновой хватит… Богачкой ведь сделалась… Вот в чем грех мой… Простите…
