Анатолий Найман - Каблуков
В конце концов оставшись ни с чем, Вайнтрауб и Штольц решают просто провести несколько дней где-нибудь на берегу моря и едут в ту сторону, о которой им сказали, как о малолюдной по причине ее закрытости при советской власти. Бывшая "пограничная полоса" начинается за поселком Мерсрагс и, действительно, выглядит почти нетронутой. Обычный эффект езды на автомобиле, обещающей по мере продвижения места лучшие, чем в данный момент проезжаемые, увлекает их все дальше, за Рою и Колку. Растительность, когда они минуют зону залива и попадают в зону открытого моря, меняется от более хвойной к более лиственной, дорога, хотя и той же ширины, переходит в грунтовую. Зная, что справа в одном-двух километрах от них береговая полоса, они едут и едут в сторону Вентспилса, и не могут решить, где остановиться. Неожиданно слева над лесом возникает огромная радиолокационная тарелка, а вскоре открывается и въезд на территорию, где она установлена. Дорога, сложенная из больших бетонных плит, частью провалившихся и темнеющих ямами, ведет к распахнутым, криво висящим на петлях железным воротам с вырезанными из жести, когда-то красными звездами на каждой половинке.
Машина медленно въезжает внутрь и попадает на брошенную военными базу. Точнее, военный городок: пятиэтажки, зияющие пустыми дверными проемами и сплошь выбитыми окнами. Проехав несколько улиц, заросших травой, а кое-где и подлеском, и небольшой домик КПП, единственный сохранивший стекла, они оказываются в невысоких дюнах, поросших сосновым лесом. Тарелка радиолокатора продолжает висеть над деревьями все в том же отдалении. Они выходят из машины, слева и справа вереница бетонных столбов с остатками колючей проволоки, проржавевшей, обрывающейся при легком усилии. Сразу начинают попадаться грибы: боровики, одинокие и кучками, желтые и красные подосиновики, некоторые чрезмерно разросшиеся, некоторые упавшие, некоторые подпираемые новыми - крепкими, небольшого диаметра. Лес просторный, между стволами широкие лужайки, покрытые сухим мхом, и, однако, присутствует ощущение кого-то или чего-то, прячущегося за дальним или даже ближним деревом, за кочками, за дюной.
Вечереет, Вайнтрауб и Штольц едут в ближайший поселок, покупают спальные мешки, ведро, другую утварь, какую-то еду, возвращаются. Останавливаются у КПП, обнаруживают, что дверь на замке. Размещаются в квартире на первом этаже ближайшей пятиэтажки. Находят водоподъемную колонку, разводят недалеко от дома костер. Ночью часто просыпаются, подходят к окнам, и тому и другому кажется, что кто-то бродит не то по дому, не то около. Утром выходят и, когда моются, поливая друг другу из ковша, видят приближающегося к ним со стороны КПП мужчину лет сорока. Это Айвар, при советских он обслуживал локатор, после их ухода стал доцентом университета по радиоэлектронике, но оказывался настолько привязан к месту, что приватизировал домик КПП и каждый свободный день приезжает. Приглашает обоих к завтраку.
Айвар признается, что и ему постоянно мерещится чье-то присутствие на территории базы. Иногда он даже видит - не столько чью-то мелькнувшую фигуру, сколько тень от нее, только что пропавшей из поля зрения. Он объясняет это тем, что реальная пустынность места взаимодействует с той, смененной ею, недавней насыщенностью его деятельной и агрессивной человеческой массой. Он дает понять, что антенна не мертва, что он подключил к ней свои собственные полусамодельные приемные устройства. Его ответы на вопрос: "И что же вы ловите?" уклончивы, но намеки, содержащиеся в словах: "Вы не представляете себе, как пространство забито", указывают на связь с объяснением странности, чтобы не сказать таинственности, этой недавно еще огороженной местности.
Жизнь троих сразу начинает больше всего напоминать курортную: проход через лес к морю, пляжное безделье на солнце, купанье, рыбная ловля с неизвестно кем оставленной на берегу дырявой лодки, которую они чинят, многокилометровые прогулки вдоль моря. С первого же выхода к воде они замечают метрах в двухстах от себя одинокую мужскую фигурку. При их приближении она удаляется или исчезает - должно быть, в прибрежном лесу. В одну из ночей разражается гроза, они просыпаются, каждый подходит к своему окну, и при очередной вспышке молнии все отчетливо видят человека в плащ-палатке с автоматом наперевес. Айвар тоже накидывает плащ-палатку, выходит, идет в его сторону. Внезапно раздается по-русски: "Стой!", - и слышится переключение затвора на боевой взвод. Голос из темноты произносит: "Имя, фамилия, кто такой?" Что-то Айвар улавливает в нем знакомое и отвечает с расстановкой: "Лиепиньш, я Лиепиньш, я здесь служил радиотехником..." После паузы голос: "Айвар Лиепиньш?" "А вы... не?.." Голос командует: "Возвращайтесь на КПП, подойдите к окну, направьте на лицо фонарь". Айвар исполняет. Дверь в КПП открывается, человек с автоматом входит, сбрасывает плащ-палатку, остается в камуфляже. Выглядит немного старше Айвара. "Мне и по голосу показалось, - говорит Айвар, - что это вы".
Тем временем Вайнтрауб и Штольц направляются к КПП и проходят под окном. "Туристы, - объясняет Айвар. - Обыкновенные случайные туристы". Те входят, Айвар представляет их, затем незнакомца: "Молотков, бывший командир вертолетной части. Тогда был майором".
Молотков берет на себя роль начальника брошенной базы и тем самым роль начальника по отношению к остальным. Он делает это настолько естественно, что все на это соглашаются, его уверенность передается им. В его тоне доминирует подозрительность: как Вайнтрауб и Штольц здесь оказались и что делают; те ли они, за кого себя выдают; а если те, то им придется как следует потрудиться, чтобы доказать, что они не израильский и немецкий шпионы - каковых он в том и другом видит, не сомневаясь. "Будущее покажет говорит Вайнтрауб с улыбкой. "В других обстоятельствах и отвечать бы вам не стал, - говорит Штольц по-немецки, - но, чтобы не портить компанию, замечу, что шпион, не говорящий здесь ни по-русски, ни по-латышски, - нелепость". Айвар переводит. "Немец всегда немец, - отвечает ему Молотков, - а евреям я вообще не доверяю". "А латышам?" - спрашивает Вайнтрауб. "Латыши себя зарекомендовали хорошо, - говорит Молотков, - хотя я и им - не до конца". "Евреям мало кто доверяет, - продолжает Вайнтрауб, - мы привыкли", - и переводит Штольцу. "Доверять не обязательно, - отзывается тот. - И любить не обязательно. Главное - не не любить". "А я из Даугавпилса, из Двинска, вступает Айвар. - Мы там с евреями всю жизнь живем. Они нам свои. Мы не возражаем". "Может, сменим тему? - говорит Вайнтрауб. - Или хотя бы национальность?" "На какую? - это Молотков. - На нас, что ли? Нас все доят раз, и все боятся - два. Потому что все знают, что лучше русских народа нет, и завидуют - три". Вайнтрауб переводит Штольцу. "Ну да, - говорит Штольц. Русская вера - это что земля - противень, стоит на слоне, слон на ките, кит на вороне, а посередине человек, и человек этот русский". Айвар переводит. "Да уж не латыш", - заключает Молотков.
Чувство пребывания в "зоне" не покидает не только Вайнтрауба и Штольца, которые, во-первых, хранят неистребимую память о ней, а во-вторых, заведомо нацелились на конкретное освежение этой памяти, но также и Айвара с Молотковым. Хотя и по-другому - скорее в направлении к аполлинеровскому смыслу этого слова: мира, заключающего в себя всю жизнь, самодостаточного, пусть и безвыходного. Для Айвара она притягательна привычным уютом дикой, но досконально знакомой природной органичности, дополненного реальным ощущением бесконечности, которое он получает от радиолокатора. Какую-то бывшую в употреблении аппаратуру купив, какую-то брошенную отремонтировав, какую-то доморощенным способом собрав; в райцентре оплачивая электроэнергию и присоединяя к ней получаемую с самодельного ветряка, он на несколько часов в день уединяется в камеру зондирования пространства и растворяется в его двухсот-, трехсот-, а иногда и пятисоткилометровой полусфере. Прочитываемая им картинка неба погружает его в видимость, не менее убедительную, чем реальность. Он провожает редкие рейсовые самолеты, летящие над материком и над морем, следит за птичьими стаями и облаками, возникающими на экране как помехи.
Молотков, как выясняется из его обрывочных признаний и случайных проговорок, не в силах приспособиться к гражданскому образу жизни, расслабленному, как он это воспринимает, нецеленаправленному, а потому и бессмысленному, к семье, к жене, которые, когда он служил в армии, были лишь терпимым антуражем к ядру - к службе. Кроме этого, его смешанный из советского и русского патриотизм не может примириться с потерей столь драгоценной, как военный объект, и столь, как он доподлинно знает, дорого стоившей базы. Он уже согласен терпеть отсутствие рядового и младшего офицерского состава, которым ему надлежало бы командовать, равно как и ущерб материальной части: вооружения, боеприпасов, жилья, обеспечения - как кадровый военный терпит поражение в ходе боевых действий. Все возобновимо но ведь никто не собирается возобновлять! Ответственность на нем одном. Это он предлагал поднять вертолетом шестидесятитонную тарелку локатора и перенести ее на корабль, который перевез бы ее в расположение военной части на территории России. Отказались - сославшись на невозможность закрепить ее на палубе, не подвергая судно угрозе перевернуться. И теперь с раннего утра, после оправки, физзарядки, пятикилометровой пробежки, он восстанавливает то, что можно восстановить, приводит в порядок здания и территорию, очищает ее от завалов мусора и искореженного металла.
