Фанаты. Сберегая счастье - Юлия Александровна Волкодав
— А ты каким ветром здесь? — с самой доброжелательной интонацией интересуется Туманов. — С «Шансона года» забежал или у «Песни года» теперь коллаборации?
Сашка с трудом сдерживает хихиканье. Вот же тролль, слов модных понабрался. И, главное, улыбается, как дедушка Ленин на ёлке. А Артём аж позеленел.
— Обижаешь, Алексеич. У меня ж «Голуби» во все чарты вышли, по всем радиостанциям крутятся день и ночь. Ты совсем не в материале, я смотрю. Из каждого утюга сейчас пою, представь. Корпоративы замучили, каждый день выступаю. Так что в «Песню года» не могли не позвать. Зашквар, конечно, но что делать, пошёл!
— Сочувствую, — хмыкает Туманов. — В вашей тусовке и правда зашквар, пацаны не поймут. А что за песня-то, напомни? «Голуби летят над нашей зоной, снова я пишу тебе письмо»?
Он напевает, и Сашка чуть не уходит под стол от еле сдерживаемого смеха. Всеволод Туманов, причёсанный, нарядный, в костюме с галстуком, с фирменной улыбкой поёт про зону. Спешите видеть.
— Да ну тебя. Вообще не эти. «Голуби» — они про любовь! Услышишь сегодня. А я пошёл, моя репетиция через десять минут.
— «Летите, голуби, летите», — задумчиво напевает ему вслед Туманов, даже не пытаясь проводить. — Обиделся. Да, Сашенька, мельчает «Песня года», мельчает.
— Это кто? — ошарашенно уточняет Сашка, рассматривая захлопнувшуюся дверь.
— Артём Кольщик. Из шансона.
— Господи… А что он тут делает?
— Я и пытался выяснить.
Дверь снова открывается и появляется голова редактора.
— Всеволод Алексеевич, пройдите на репетицию вступительной песни, пожалуйста.
Туманов поднимается, с сожалением глядя на тарелку бутербродов.
— Пошли, Сашенька. Покажу тебе изнанку легендарного фестиваля.
* * *
Лучше б не показывал, честное слово. В представлении Сашки «Песня года» — это наряженные ёлки и конфетти, весёлое закулисье, где народные любимцы поздравляют страну с Новым годом, это интересный концерт, в котором собираются самые-самые. По крайней мере, она помнит «Песню года» именно такой. В её детстве там, конечно, помимо Туманова и Рубинского уже пело немало попсы, но попса ей была хотя бы знакома. А теперь она сидит в пока что пустом зале и смотрит, как раз за разом пытаются отрепетировать открытие фестиваля. И вместо Рубинского, Сапфиры и других звёзд, которых знала вся страна, на сцене какие-то дети. Вон тому парню хоть восемнадцать-то есть? А это что за барышня? Кто вообще все эти люди? Всеволод Алексеевич стоит среди них как Дед Мороз на утреннике в детском садике. И не очень понимает, что ему делать, потому что молодёжь сама по себе. Кто-то слов не знает, кто-то с камерой заигрывает, пропуская момент, когда надо всем вместе пройти по сцене. Один парень так затанцевался перед оператором, что толкнул Туманова, и Сашка видела, как тот на долю секунды потерял равновесие. Чуть не рванула на сцену убивать, сдержалась из последних сил и то только потому, что сокровище устояло на ногах и снова приняло невозмутимый вид. Зоопарк!
— Ещё раз, пожалуйста. Клава, держись поближе ко Всеволоду Алексеевичу, ты всё время вне кадра. Господа блогеры, вы все танцуете возле Туманова, а он как бы передаёт вам эстафету, это понятно?
А, блогеры. Потрясающе. Вот почему Сашка никого из них не знает. А они, похоже, не знают, кто тут Туманов. Просто по внешности догадались, что им надо тусить вокруг того старого дядечки.
— И поём, друзья мои, поём, — доносится голос режиссёра. — У вас текст песни идёт на телемониторе. Читать-то все умеют, я надеюсь?
— Они читать умеют, у них текст на ноты не накладывается, — фыркает Сашка.
— Какие ноты? Кто тут такие слова-то знает? — раздаётся в ответ.
Сашка поворачивает голову. В кресле рядом с ней сидит очень знакомая тётка. Глаза как угольки, и взгляд такой же острый и ехидный, как у самой Сашки. Как сейчас бы сказали, краш её детства. Сапфира.
— Ой, Сапфира Михайловна, — невольно произносит Сашка. — Не ожидала… А почему…
— Потому что наотрез отказалась с детским садом выступать. Если Севушке нравится, пусть один за «поколение легенд» отдувается.
— Да не то, чтобы ему нравится. По-моему, он в шоке, — хмыкает Сашка. — Но теперь уже не отступит.
— Всегда таким был, — кивает Сапфира. — Упёртым, но безотказным. То в тайгу какую-нибудь согласится с концертами ехать и поёт там среди палаток до усрачки, то подпишется на пятьдесят концертов в месяц по комсомольской линии. Здоровый был, чертяка, хоть паши на нём. Ну Росконцерт и пахал как мог. Да все мы были здоровые, весёлые, сейчас даже не верится. А теперь вон, Сева хромает, у меня спина болит. Диск межпозвонковый стёрся, понимаешь? И сделать ничего нельзя.
— Понимаю, — кивает Сашка, и от доверительности Сапфиры становится как-то теплей на душе. — Сделать-то можно, два позвонка соединяют, остатки диска убирают, и болеть перестаёт.
— Но нужна операция под наркозом, несколько часов. А лет нам уже столько, что…
— Что риск неоправданный, — кивает Сашка. — Особенно, если есть сопутствующие заболевания.
— Например, диабет.
— И у вас тоже?
— А у кого ещё? Ах, да, Севушка же. Он мне говорил. Ты же Саша?
У Сашки глаза на лоб лезут. Ещё бы такие люди, как Сапфира Михайловна, запоминали каких-то там чужих девочек-поклонниц и чужие болячки? Туманов, например, точно не запомнил бы детали чьей-то жизни, кроме своей.
— Он про тебя рассказывал. Вот сейчас, пока за кулисами стояли.
Глаза уже не на лбу, а где-то в районе затылка. Сашка вышла в зал за пять минут до начала репетиции. А он, оказывается, уже Сапфиру встретил и все новости ей изложил. За те пять лет, что они не виделись.
— На последнем припеве спускаемся в зал, — командует режиссёр. — Лестница перед вами. Всеволод Алексеевич, вы проходите через зал под фанфары «Песни года» и объявление ведущих, блогеры выстраиваются перед сценой и аплодируют.
— А без лестницы никак? — шипит Сашка. — Нашли самого молодого. Тут темно, как в заднице, сейчас оступится и…
— Да бог с тобой, детка. Это же сцена, Севушка в свой родной стихии. Посмотри, он даже не хромает. А за кулисами хромал. Сцена лечит любые болячки.
Сашка косится на Сапфиру, тяжко вздыхает, но замолкает. Не рассказывать же, как однажды на съёмках он едва не свалился с вашей волшебно-святой сцены.
— Вот, посмотри, как вальяжно он идёт! С каким чувством собственного достоинства, — ухмыляется Сапфира. — А я помню нашу первую «Песню года». Знаешь, как он волновался за кулисами? Как радовался, что его пригласили. По-моему, даже текст песни забыл от волнения, ему дирижёр подсказывал. Тогда
