Альпийская фиалка - Аксель Бакунц
1935
ВАНДУНЦ БАДИН
Перевод С. Хитаровой
Все в деревне знали Вандунца Бадина, знали, что он жил возле дороги, ведущей к верхнему полю, не доходя до мельницы, близ большого орехового дерева Атананца.
Бадин был пастухом. Он просыпался раньше всех, и его протяжный крик разносился по улицам деревни:
— Эй, люди, выгоняю скот, поторапливайтесь…
Крестьяне так же привыкли к его голосу, как к пению петуха. Желая определить время, они говорили:
— Бадин еще не выгнал скот, а я был уже в поле.
Или же:
— Бадин не успел крикнуть, а я уже был на ногах!..
Бадин сам не знал, сколько лет он пас скот. Он помнил только, что в холерный год, когда подошла его очередь отбывать солдатчину, он остался в деревне. В те времена возле орехового дерева Атананца еще не было мельницы.
Никто в деревне лучше Бадина не знал окрестные горы и ущелья. Вместе со своим стадом он исходил их вдоль и поперек. Стадо свое он знал отлично. Знал, какая корова кому принадлежит, знал, когда чалая стала яловою, сколько раз она телилась и почему сломан рог у вола Караменца.
Стоило ему только посмотреть на стадо, и он уже знал, какой коровы недостает.
Возвращаясь вечером в деревню, Бадин сообщал женщинам и девушкам, собравшимся у родника:
— А у Медных скал уже поспел щавель. — Или же: — Возле родника Санд созрела ежевика…
Пригнав стадо в деревню, Бадин с посохом в руке шел к ореховому дереву Атананца. Дома его ждали жена и единственный сын, стройный, как молодое деревцо.
Жена Бадина, такая же старая, как и он, готовила ужин. В течение многих лет изо дня в день повторялось одно и то же: Бадин открывал скрипучие, как несмазанные колеса, двери, входил, ставил посох в угол и спрашивал:
— Дочь Адама, ты напоила теленка?
Привычка называть жену «дочерью Адама» укоренилась в нем так же прочно, как врос в землю своими корнями толстоствольный орех Атананца.
Дочь Адама неизменно отвечала:
— А то небось нет…
Бадин с усталым вздохом снимал у порога постолы, вытряхивал и чистил их. А жена следила, чтобы не потух огонь в очаге, поправляла фитилек коптилки и стелила на чисто выметенный земляной пол изношенную овчину.
Ужин обычно бывал скромный — хлеб и сыр. Иногда ели и горячую пищу: собранную в горах зелень или мясное блюдо, присланное соседями, — мясо в доме Бадина варили раз в год.
Когда сын Бадина, Габуд, подрос, он стал помогать отцу, но Бадин не хотел, чтобы он был пастухом.
— Пускай учит грамоту, чтобы потом не поминал меня лихом. Подрастет — женю, заживет своим домом, выучится ремеслу, будет зарабатывать себе на кусок хлеба, да и меня под старость прокормит. Устал я ходить, пусть отдохнут ноги.
Бадин был настоящий ветхозаветный крестьянин, простодушный и правдивый. Ему хотелось, чтобы сын остался таким же: был гостеприимным, чтил обычаи, уважал старших, честно и добросовестно работал.
Однажды в поле, беседуя с отцом, Габуд спросил его:
— Отец, отчего это у Исананцев девять коров, а у нас всего одна?
Бадин усмехнулся.
— А разве ты им ровня? Твой отец — простой пастух, а блаженной памяти Заки Исананц был человек почтенный, с достатком. Когда в деревню приезжали господа, они всегда останавливались у него. Сыновья Заки — тоже парни с головой, сумели приумножить отцовское добро.
Все годы Бадин пас девять коров Исананцев и за это получал одну меру пшеницы, три фунта сахару и немного денег.
Габуду было не по душе, что отец каждый месяц ходит по домам и собирает причитающиеся ему деньги, а иногда, перекинув через плечо мешок, идет на гумна, чтобы получить свою долю пшеницы.
Еще сильнее страдало самолюбие Габуда, когда ему приходилось самому обходить крестьянские дворы и собирать мзду за труды отца. Каждый раз, когда он приходил за деньгами в лавку Исананцев, средний сын с насмешкой спрашивал его:
— Разве месяц уже прошел, что ты явился. — Или же: — Сколько недель у тебя в месяце…
Габуд никогда не мог сразу получить от Исананцев то, что причиталось отцу. Они затягивали платежи, говорили, что у них нет денег, а если Габуд упорствовал, то «братец» Исананц сердито обрывал его:
— Не твое дело, придет отец — мы с ним и рассчитаемся.
Но Габуд знал, что его отец не станет спорить или настаивать: он всегда готов уступить, лишь бы не оскорбить богатея.
— Они люди имущие, кормильцы наши…
Так говорил Вандунц Бадин и отдавал собранные гроши дочери Адама, чтобы она припрятала их для того дня, когда надо будет справить свадьбу Габуда и купить ему кое-что на первое время.
— Малый-то подрос, надо бы женить его, — говорил Бадин жене, и они бросали тоскливые взгляды на Габуда. — Если буду жив, то осенью справим свадьбу.
По мнению дочери Адама, у них в деревне не было подходящей невесты для Габуда. Она жаловалась, что ей некогда пойти в соседнюю деревню и присмотреть для него невесту.
— Осенью, когда пригонят скот с кочевья, купи немного шерсти: я спряду ее, а из оческов выстегаю пару одеял.
Так толковали между собой старики, думая о будущем и представляя себе, как весело станет у них в доме, когда в нем зазвучат голоса внуков.
Иногда они раздумывали, какому ремеслу обучить Габуда. Мать хотела, чтобы он стал сельским писарем или же поступил на службу к приставу, но Бадин возражал.
— Я не стану есть краденый хлеб, — говорил он.
Бадин знал, что писарь берет взятки и в деревне его за это недолюбливали. Бадин дорожил своей честью.
Габуд был согласен с отцом, он тоже не любил писаря Авана, который, как охотничий пес, вынюхивал, где бы поживиться: написав под диктовку крестьянина пару слов, он требовал за это курицу.
Писарь Аван дружил с Исананцами, все время терся у них в лавке и обделывал там свои грязные делишки.
Габуд втайне мечтал уехать в Баку и научиться там ремеслу. Не раз он собирался поговорить об этом с отцом, но у него не поворачивался язык. Ему хотелось «повидать свет», как говорил
