Неровный край ночи - Оливия Хоукер
Я была тронута – не могу подобрать слов, до какой степени я была тронута, – когда Рита подарила мне рабочую тетрадь Антона со времен вермахта. Я не могу прочитать записи в ней, но пустое место на обложке, где он стер гитлеровскую свастику, преодолевает лингвистический барьер и говорит мне многое. Не менее трогательны фотографии Антона – история, которую они рассказывают, если на них посмотришь достаточно внимательно.
Есть изображение шпиля церкви в Риге, объятого огнем, есть снимок классной комнаты в Сент-Йозефсхайме, пустой, без учеников. Антон сохранил несколько фотографий из своей монашеской жизни, но нет ни одного снимка детей, за которыми он присматривал в Ордене. Очевидно, боль от потери была такой необъятной, что он не в силах был оживить эту память впоследствии.
Весной 2017 года, когда я была полностью погружена в фазу разработки книги, Пол и я приветствовали Риту и Анджи в нашем доме на острове Сан-Хуан. Они приехали, чтоб рассказать мне больше историй об Opa и колоколах, – и я была в восторге от того, что они мне поведали.
– Понимаете, – начала я, когда они устроились, – книга, которую я пишу – это художественное произведение, а не биография. Так что я воспользуюсь некоторыми правами художника. Многое мне придется придумать, ради того, чтобы добавить увлекательности повествованию.
– Например? – спросила Рита.
– Ну… – я замялась, беспокоясь из-за того, как они отреагируют. – Я подумала, что могла бы добавить драматизма, придумав, что ваш папа был вовлечен в заговор с целью убийства Гитлера.
Анджи пожала плечами.
– Тебе не нужно это придумывать. Он был вовлечен в заговор с целью убийства Гитлера.
Мои глаза, наверное, в этот момент полезли на лоб.
– Что? Вы шутите?
– Нет, – сказала Рита, – это правда. Он пару раз говорил нам, что был замешан в чем-то таком во время войны.
– Но он никогда не вдавался в детали, – добавила Анджи. – Он не любил об этом говорить.
Я не могла поверить своей удаче.
– Должно быть, он сказал тебе, – рассмеялась Рита. – Теперь ты веришь?
Это наша со свекровью постоянная шутка: она дразнит меня за то, что я атеистка, обещая пророческим тоном, что я поверю в Бога… однажды. Я, в свою очередь, начинаю притворно шипеть и скукоживаться, когда она показывает мне распятие или четки.
Этот визит Риты и Анджи обогатил мой материал для романа. Анджи, первый ребенок от брака Антона и Элизабет, в действительности родилась незадолго до конца войны. Некоторые из ее самых ранних воспоминаний связаны с военным временем, и это от нее я узнала о плотных занавесках, использовавшихся в Унтербойингене, узнала местную систему товарного обмена и – честно признаюсь – несколько красочных немецких ругательств. Хотя в то время она была совсем маленькой, у нее сохранились живые воспоминания о британских и американских бомбежках. Это она, а не ее сводная сестра Мария, пряталась под алтарем в непроницаемой темноте церкви Святого Колумбана во время бомбежки Штутгарта незадолго до Рождественского Сочельника.
На самом деле, у Анджи сохранилось столько памятных приключений детства, что большую часть из них я включила в роман, приписав Марии (Анджи, понятное дело, не появляется в повествовании до самых последних строк). Инцидент с Первым Причастием и Misthaufen в действительности произошел с Анджи, – хотя дело было в соседском доме, а не там, где жила семья, поскольку Антон и Элизабет в реальности жили в квартирке на третьем этаже над магазином в городе, – и ко времени Первого Причастия Анджи война уже закончилась. Стычки с учительницей тоже были у Анджи, – она до сих пор вспоминает их с обидой, – и это она регулярно убегала из школы и мастерила бумажных кукол, забираясь в пустующие дачные домики. Здесь стоит отметить, на случай если мои родственники по мужу наблюдают за мной из некоего загадочного потустороннего мира, что настоящая Мария была исключительно послушным ребенком. Это Анджи была самой непослушной в семье и имела склонность попадать во всякие забавные переделки, отчего Пол прозвал свою тетю немецкой версией Энн из Зеленых крыш.
И это Анджи связывала крепкая дружба со священником церкви Святого Колумбана – которого звали не отец Эмиль. Возможно, что именно его привязанность к непослушной маленькой Анджи стала причиной, почему вначале он сблизился с семьей Штарцман, хотя, несомненно, что их дальнейшая крепкая дружба держалась на добродетельности Антона и Элизабет. Когда Унтербойинген принял беженцев из Эгерланда, Штарцманы пригласили священника к себе жить с ними вместе с семьей, которую они приютили, – и отец спал на полу подле Антона и Элизабет, отав свою постель тем, кому повезло меньше. Настоятель церкви Святого Колумбана также поддерживал Сопротивление Антона против нацистов, хотя у меня и не было возможности узнать, не он ли вовлек Антона в эту деятельность. Возможно, это был мэр города – человек, который в романе не появился, чтобы не перегружать повествование, но кто, тем не менее, принимал активное участие в обеих опасных схемах Антона – в создании марширующего оркестра, помешавшего организации местного Гитлерюгенда, и в снятии и захоронении колоколов святого Колумбана.
Не исключено, что и дверь в древней стене запечатал мэр – а может быть, это было сделано задолго до начала войны. Но дверь вполне реальна, вы можете увидеть ее, если отправитесь в Вендлинген, городок в Вюртемберге, который поглотил старый Унтербойинген. Семья Пола несколько раз ездила в родной город Риты, когда он был ребенком, и зацементированная дверь по-прежнему остается одним из самых живых зримых воспоминаний о Германии той поры. Когда еще мальчишкой он спросил у кого-то в городе, что за той дверью, в ответ лишь услышал: «Нацистские призраки». Ни Пол, ни я не смогли проверить версию о том, что нацистские солдаты были запечатаны в этом ужасном переходе, но это настолько холодящий образ, что я не смогла удержаться и использовала его в романе.
Присоединился ли еще кто-то из местных к тихому бунту Антона, мы, наверное, никогда не узнаем. Но нам известно, что мэр и священник были в это вовлечены. Их имена перечислены вместе с именем Антона в письме, найденном за покинутым
