Якобы книга, или млечныемукидва - Антон Павлович Лосевский
Ладно, раз у нас тут на «Айсберге» выдался творческий кризис, наверное, самое время подвести черту и дописать картины очередного изгнания, какого уже по счету? Я сбился со счету. На сей раз их зовут Якобы и Свитани, хотя раньше уже много раз звали как-то иначе. И все же, не могу толком объяснить, почему они бегут, эти двое из пяти. Предположим, это обусловлено психологическими особенностями моей личности, что-то на 2/5 в ней склонно к побегу, раз они бегут, бегут и бегут, наглотавшись успокоительных пилюль и проникнувшись возникающими от них иллюзиями, что если мир вымышлен кем-то, то он существует по каким-то другим законам, что реальны иные сюжетные ходы и выходы. И каждый раз находятся куда-то бегущие мечтатели, пытающиеся слететь с катушек, позабывшие, что мир – старый аттракцион, крутящийся по давно заведенным траекториям, и все, чего можно достичь этим бегством, – пасть еще ниже. Тогда как спастись можно лишь перестав бежать, достигая состояния неуязвимой неподвижности и отрешенности.
А верно, и не они бегут даже, это я бегу, думая об их побеге, а потому они не бегут, только думают, что бегут, а на самом деле бегу я, а они сидят себе под звездным небом в обнимку, пытаясь разгадать рисунок звезд и приблизиться к пониманию, что их создатель – обыкновенный беглец из ниоткуда в никуда. Так, значит, определились: бегу я, но куда? К кому или от кого? Конечно, как всегда от себя, а куда – в настоящий момент я предпринимаю очередную попытку посетить город своей пыльной мечты, чтобы повстречать счастливую звезду, вот только существует ли в действительности такой Лондон, в который можно сбежать до такой степени, чтобы спрятаться даже от себя?
Нет, это никуда не годится! Что я все о себе, опять о себе, когда по духу произведения я лишь второстепенный персонаж собственной книги. С другой стороны, тем и хорош режим мысленных публикаций самого себя, что нельзя стереть неудачный абзац и отыграть назад. В общем, вернемся к нашим баранам. Вернее сказать, агнцам, жертвоприношениям на алтарь этого еще только нарождающегося искусства мысленного книгопроизводства. На сей раз их зовут Якобы и Свитани, так – это мы, творческий союз сна и яви, уже анонсировали. Между прочим, на Якобы я делал серьезную ставку, как на лошадь, которая должна прийти к финишу первой. Потому я даже дал ему возможность поговорить от первого лица, сделав рассказчиком, но и это, вот досада, не работает. Итак, они снова бегут, как бежали уже тысячи раз, хотя и не могут вспомнить. Так начинается очередной бессознательный оборот этих небесных тел по кругу мысленной книги, больше уже, на мой взгляд, смахивающей на пластинку, заевшую пластинку медленных мыслей.
В такую минуту, слегка заостряя внимание на произвольной точке пространства и закрепляясь в данной точке зрения, я ясно могу наблюдать их, изгнанных, загнанных, променявших первоклассный Первоград на второсортный обезлюженный пригород, населенный дикими животными, надоедливыми насекомыми и ядовитыми растениями. И нашим героям стоит немалых усилий выбраться оттуда целыми и невредимыми. Строго говоря – это чудо стечения обстоятельств, и чудо становится возможным только потому, что такова моя воля. Это я даю им шанс выбраться из скверной истории, вырваться из контекста, потому как есть у меня еще вполне конкретные виды на этих персонажей. И все то неопределенное время, прошедшее с момента изгнания, скажем, сорок дней и сорок ночей, они совсем не общаются друг с другом, но не оттого, что им нечего больше сказать, а потому что некогда, потому что все силы уходят на борьбу за выживание в спятившем и тревожном мире. Кроме того, они напрочь утратили дар речи и только сейчас осознают, что, оказывается, это тоже был дар, и он был дан недаром, а для того чтобы озвучивать свои роли и созвучные своей сущности мысли.
Короче, после бесчисленных неприятностей, описывать которые в мысленной книге нет никакой необходимости (тут разрешается добавить приправ по вкусу), они выбираются из враждебного пригорода на лоно природы, куда более привычную и приветливую среду. Дождь, ливший без перерыва с самого изгнания, перестает. Смолкают гром и молнии, на небе что-то сдержанно просветляется и улыбается путникам, а на чистой и ясной поляне, куда они входят, виднеется могучий дуб, так и манящий к себе, сулящий спасительную передышку. И, кстати, эта передышка становится возможной благодаря тому, что ко мне в каюту наконец-то принесли извинения, а также теплый чай и клетчатый плед, которые делают ожидания возобновления съемок куда более комфортными и уютными. Разливающееся по телу тепло вынуждает меня быть добреньким и снисходительным, и потому, пока я расслаблен и умиротворен, я великодушно возвращаю героям навыки прямой речи, снимая все условности чата и предвидя, что им найдется, о чем поговорить.
– Что это было, что за чертовщина? – тут же прорезалась давно уже заготовленная у Свитани фраза, стоило им расположиться в тени дуба.
– А то ты не понимаешь! Мы изгнаны, как нам и было объявлено из репродукторов вечности, чего греха таить, – равнодушно констатировал Якобы.
– Но мы ведь ничего особенного и не сделали! Подумаешь, немного преступили черту…
– Думаю, проблема в том, что мы умудрились нарушить единственное поставленное нам условие, а как это произошло, в какой степени – это уже детали. Запретный плод сладок, как говорится в подобных случаях, хотя, на мой вкус, он оказался горек и несколько жестковат.
– Ты все еще злишься на меня? – перевела она тему к волнующему вопросу.
– Нет, я и не думал злиться. С чего ты взяла? – невозмутимо отвечал Якобы.
– Ну как же, ведь это я, по глупости своей, такое устроила! – растерянно подивилась Свитани его спокойствию.
– Да ладно уж, вины тут поровну примерно, если вообще можно говорить о какой-либо вине. Хотя, знаешь, я как-то думал, что ты ведаешь, что творишь: там, в саду. Ты же сама была буквально одержима идеями побега! Я-то все это время считал… ты сама этого хочешь.
– Еще чего! Да если бы я знала, чем дело обернется, то я бы ни в жизнь! Пойми, тогда я только
