Дмитрий Мамин-Сибиряк - Хлеб
– Необходимо все опечатать… Папки с банковскими бумагами у него всегда лежали в левом ящике письменного стола, а часть в несгораемом шкафу. Необходимо принять все предосторожности.
Мышников ничего не ответил. Он боялся смерти и теперь находился под впечатлением того, что она была вот здесь. Он даже чувствовал, как у него мурашки идут по спине. Да, она пронеслась здесь, дохнув своим леденящим дыханием.
– Я боюсь, – признался он Штоффу, останавливаясь у дверей кабинета. – Ступай ты один.
Устенька слышала эту фразу и поняла: ведь все чувствовали себя как-то неловко, точно были все виноваты в чем-то.
Пан Казимир отнесся к банковским дельцам с высокомерным презрением, сразу изменив прежний тон безличной покорности. Он уже чувствовал себя хозяином. Дидя только повторяла настроение мужа, как живое зеркало. Между прочим, встретив мисс Дудль, она дерзко сказала ей при Устеньке:
– Это вы уморили отца… да. Можете считать с этого дня себя вполне свободной.
Англичанка ничего не ответила, а только чопорно поклонилась. Устеньку возмутила эта сцена до глубины души, но, когда Дидя величественно вышла из комнаты, мисс Дудль объяснила Устеньке с счастливою улыбкой:
– Не нужно обращать внимания на ее выходки… да. Она в таком положении.
– В каком? – не понимала Устенька.
– Она беременна.
Смерть сменялась новою жизнью.
В передней на стуле сидел Ечкин и глухо рыдал, закрыв лицо руками. Около него стояла горничная и тоже плакала, вытирая слезы концом передника.
IX
Стоял уже конец весны. Выпадали совсем жаркие дни, какие бывают только летом. По дороге из Заполья к Городищу шли три путника, которых издали можно было принять за богомолов. Впереди шла в коротком ситцевом платье Харитина, повязанная по-крестьянски простым бумажным платком. За ней шагали Полуянов и Михей Зотыч. Старик шел бодро, помахивая длинною черемуховою палкой, с какою гонят стада пастухи.
– Слава богу, тепло стоит, – повторял Полуянов, просматривая по сторонам зеленевшие посевы. – И травка и хлебушко растут. Скотина по крайней мере отдохнет.
– Много ли ее осталось, этой скотины? – спрашивал Михей Зотыч. – Которую прикололи и сами съели, а другую пораспродали.
Странники внимательно осматривали каждое поле и оценивали его. Редко где попадалась хорошая пахота, и зерно посеяно кое-какое и кое-как. Не хватало лошадей на настоящую пахоту, да и пахали голодные руки. В большинстве случаев всходы были неровные, островами и плешинами, точно волосы на голове у человека, только что перенесшего жестокий тиф. И трава росла так же, точно не могла собраться с силами. Впрочем, ближе к реке Ключевой, где разлеглись заливные луга, травы были совсем хорошие. Любо было смотреть на эту зеленую силу; река катилась, точно в зеленой шелковой раме. Дорога была пыльная, и Харитина уже давно устала, но шла через силу, чтобы не задерживать других. Она даже сама не знала, куда они идут. Просто Илья Фирсыч велел идти, и она повиновалась с какою-то ожесточенною покорностью. Ей доставляло теперь какое-то мучительное наслаждение презирать самое себя. Одно слово «муж» чего стоит… И она шла, как овца, которую тащили на бойню. Полуянов изредка презрительно смотрел на нее и сразу подтягивался, точно припоминая что-то. Он ненавидел даже тень, которая колеблющимся и расплывающимся пятном двигалась по дорожной пыли за Харитиной.
– Скоро уж Горохов мыс, – проговорил Михей Зотыч, когда они сделали полпути и Харитина чуть не падала от усталости. – Надо передохнуть малость.
– Важные господа всегда отдыхают, – сурово ответил Полуянов.
Горохов мыс выдавался в Ключевую зеленым языком. Приятно было свернуть с пыльной дороги и брести прямо по зеленой сочной траве, так и обдававшей застоявшимся тяжелым ароматом. Вышли на самый берег и сделали привал. Напротив, через реку, высились обсыпавшиеся красные отвесы крутого берега, под которым проходила старица, то есть главное русло реки.
Харитина упала в траву и лежала без движения, наслаждаясь блаженным покоем. Ей хотелось вечно так лежать, чтобы ничего не знать, не видеть и не слышать. Тяжело было даже думать, – мысли точно сверлили мозг.
– Уж лучше нашей Ключевой, кажется, на всем свете другой реки не сыщешь, – восторгался Михей Зотыч, просматривая плесо из-под руки. – Божья дорожка – сама везет…
Полуянов ничего не ответил, продолжая хмуриться. Видимо, он был не в духе, и присутствие Харитины его раздражало, хотя он сам же потащил ее. Он точно сердился даже на реку, на которую смотрел из-под руки с каким-то озлоблением. Под солнечными лучами гладкое плесо точно горело в огне.
Харитина думала, что старики отдохнут, закусят и двинутся дальше, но они, повидимому, и не думали уходить. Очевидно, они сошлись здесь по уговору и чего-то ждали. Скоро она поняла все, когда Полуянов сказал всего одно слово, глядя вниз по реке:
– Идет…
Лежавший на траве Михей Зотыч встрепенулся. Харитина взглянула вниз по реке и увидела поднимавшийся кудрявый дымок, который таял в воздухе длинным султаном. Это был пароход… Значит, старики ждали Галактиона. Первым движением Харитины было убежать и куда-нибудь скрыться, но потом она передумала и осталась. Не все ли равно?
Пароход двигался вверх по реке очень медленно, потому что тащил за собой на буксире несколько барок с хлебом. Полуянов сидел неподвижно в прежней позе, скрестив руки на согнутых коленях, а Михей Зотыч нетерпеливо ходил по берегу, размахивал палкой и что-то разговаривал с самим собой.
Пароход приближался. Можно уже было рассмотреть и черную трубу, выкидывавшую черную струю дыма, и разгребавшие воду красные колеса, и три барки, тащившиеся на буксире. Сибирский хлеб на громадных баржах доходил только до Городища, а здесь его перегружали на небольшие барки. Михея Зотыча беспокоила мысль о том, едет ли на пароходе сам Галактион, что было всего важнее. Он снял даже сапоги, засучил штаны и забрел по колена в воду.
Пароход подходил уже совсем близко. Пароходная прислуга столпилась у борга и глазела на стоявшего в воде старика.
– Эй, стой! – крикнул Михей Зотыч.
– Мы не бере-ем пассажиров! – ответил в рупор "то-то с капитанской рубки.
– Лодку подавай!
У колеса показался сам Галактион, посмотрел в бинокль, узнал отца и застопорил машину. Колеса перестали буравить воду, из трубы вылетел клуб белого пара, от парохода быстро отделилась лодка с матросами.
– Давно бы так-то, – заметил Михей Зотыч, когда лодка ткнулась носом в берег. – Илья Фирсыч, садись…
Матросы узнали Харитину и не знали, что делать, – брать ее или не брать.
– Забирай всех, – приказывал Михей Зотыч. – Слава богу, не чужие люди.
Садясь в лодку, Полуянов оглянулся на берег, где оставалась и зеленая трава и вольная волюшка. Он тряхнул головой, перекрестился и больше ни на что не обращал внимания.
– Вот мы, слава богу, и домой приехали, – говорил Михей Зотыч, карабкаясь по лесенке на пароход. – Хороший домок: сегодня здесь, завтра там.
Галактион протянул руку, чтобы помочь отцу подняться, но старик оттолкнул ее.
– Оставь… Уж я как-нибудь сам взберусь.
Старик, наконец, взобрался и помог подняться Полуянову и Харитине, а потом уже обратился к Галактиону:
– Ну, теперь здравствуй, сынок… Принимай дорогих гостей.
Галактион уже предчувствовал недоброе, но сдержал себя и спокойно проговорил:
– Пожалуйте, папаша, в мою каюту. Там будет прохладнее.
– Нет, уж мы здесь, – протестовал Полуянов, выдвигаясь вперед.
– Ну, говори, – подталкивал его Михей Зотыч.
– Уж так и быть скажу.
– А я вас не желаю здесь слушать, – заявил Галактион.
Все гурьбой пошли в капитанскую каюту, помещавшуюся у правого колеса. Матросы переглядывались. И Михей Зотыч, и Полуянов, и Харитина были известные люди. Каюта была крошечная, так что гости едва разместились.
– Судить тебя пришли, сынок, – заявил Михей Зотыч. – Ну, Илья Фирсыч, ты попервоначалу.
Галактион стоял у двери бледный, как полотно, и старался не смотреть на Харитину.
– И окажу… – громко начал Полуянов, делая жест рукой. – Когда я жил в ссылке, вы, Галактион Михеич, увели к себе мою жену… Потом я вернулся из ссылки, а она продолжала жить. Потом вы ее прогнали… Куда ей деваться? Она и пришла ко мне… Как вы полагаете, приятно это мне было все переносить? Бедный я человек, но месть я затаил-с… Сколько лет питался одною злобой и, можно сказать, жил ею одной. И бедный человек желает мстить.
Полуянов тяжело перевел дух. Галактион продолжал молчать. У него даже губы побелели.
– Но ведь бедному человеку трудно мстить, – продолжал Полуянов. – Это могут позволить себе только люди со средствами… И опять, бедному человеку трудно разбогатеть. И я все думал и даже просил бога… Помните вы, Галактион Михеич, старика Нагибина? Что же я говорю, – вместе тогда на свадьбе у Симона были… да-с… Так вот тогда мне на этой свадьбе и пришла мысль-с… да-с… И я оную мысль воспитал и взлелеял… вот как детей воспитывают: все одно думаю, все одно думаю. Помните, что тогда старик отказал Наталье Осиповне в приданом?.. Она тоже затаила злобу на родителя. Хорошо-с… А старик живучий… Одним словом, мы и отравили его по взаимному соглашению с Натальей Осиповной, то есть отравил-то я, а деньги забрала она и мне вручила за чистую работу некоторую часть. И ловко я все устроил, так ловко, что, кажется, никакие бы следователи в мире не нашли концов. Сам производил дознания и знаю порядок, что и к чему. Тут еще Лиодор много помог, потому что вконец запутал следователя. Впрочем, что же я вам рассказываю, – ведь вы это и без меня отлично знаете.
