Михаил Салтыков-Щедрин - Том 17. Пошехонская старина
— А! Корнеич! как поживаешь? каково прижимаешь? — шутливо приветствует старика Федор Васильич, — зачем пожаловал?
— Присылали, значит!
— Кто присылал? сроду не присылал! Эй! водки, да вчерашней телятины на закуску нарежьте. Садись, гость будешь. Как дела?
— Дела как следует. Вот теперь лето, запасаемся всякого нета, а зимой будем жить богато, со двора покато.
— Ври больше. У самого сусеки от зерна ломятся, а он аллилуию поет! А я, брат, распорядился: приказал старосте, чтоб было у меня всего сам-сём — и шабаш!
— Что вам беспокоиться, благодетель! Ежели бы вы и сам-десят заказали, так и то как раз в самую пору было бы! Что захотите, то и будет.
— А что ты думаешь! и то дурак, что не заказал. Ну, да еще успеется. Как Прасковья Ивановна? У Аринушки новый глаз не вырос ли, вместо старого?
— Всё-то вы, сударь, шутите!
— Нисколько не шучу. Намеднись в городе судья мне рассказывал: проявился в Париже фокусник, который новые глаза делает. Не понравились, например, тебе твои глаза, сейчас к нему: пожалуйста, мусье, севуплей! Живым манером он тебе старые глаза выковыряет, а новые вставит!
— И видят?
— За сто верст видят. Хочешь голубые, хочешь черные — какие вздумаешь. Ну, да тебе в Париж пешком далеко ходить; сказывай, где был, побывал!
— Ах, благодетель! бедняк, что муха: где забор, там и двор, где щель, там и постель. Брожу, покуда ноги носят; у Затрапезных побывал.
— Эк тебя нелегкая за семь верст киселя есть носила!
— И то сказать… Анна Павловна с тем и встретила, — без тебя, говорит, как без рук, и плюнуть не на что! Людям, говорит, дыхнуть некогда, а он по гостям шляется! А мне, признаться, одолжиться хотелось. Думал, не даст ли богатая барыня хоть четвертачок на бедность. Куда тебе! рассердилась, ногами затопала! — Сиди, говорит, один, коли пришел! — заниматься с тобой некому. А четвертаков про тебя у меня не припасено.
— Обедать-то дала ли?
— Покормили. Супцу третьеводнишнего дала да полоточка солененького с душком… Поел, отдохнул часок, другой, да и побрел в обратную.
— Ишь ведь! по горло в деньгах зарылась, а четвертака пожалела! Да разве тебе очень нужно?
— Уж так нужно, так нужно…
— Делать нечего, придется, видно, для милого дружка раскошеливаться. Приходи на днях — дам.
— По-намеднишнему, небось, сделаете! Мне бы теперь…
— Теперь — не могу: за деньгами ходить далеко. А разве я намеднись обещал? Ну, позабыл, братец, извини! Зато разом полтинничек дам. Я, брат, не Анна Павловна, я… Да ты что ж на водку-то смотришь — пей!
Корнеич выпивает одну рюмку, потом другую; хочет третью налить, но Струнников останавливает его.
— Будет. Сразу ошалеть, видно, хочешь! пьет рюмку за рюмкой, словно нутро у него просмоленное!
Пеструшкин выпил и начинает есть. Он голоден и сразу уничтожает всю принесенную телятину; но все-таки видно, что еще не сыт.
— Тебе икры не хочется ли?
— Кабы…
— Ладно. Приходи через неделю — дам. А теперь выпей еще рюмку и давай «комедии» разыгрывать.
«Комедии» — любимое развлечение Струнникова, ради которого, собственно говоря, он и прикармливает Корнеича. Собеседники удаляются в кабинет; Федор Васильич усаживается в покойное кресло; Корнеич становится против него в позитуру. Обязанность его заключается в том, чтоб отвечать на вопросы, предлагаемые гостеприимным хозяином. Собеседования эти повторяются изо дня в день в одних и тех же формах, с одним и тем же содержанием, но незаметно, чтобы частое их повторение прискучило участникам.
— Сказывай, каков ты есь человек? — вопрошает Струнников.
— Человек божий, обшит кожей, покрыт рогожей. Издали ни то ни се, а что ближе, то гаже.
— Правду сказал. Отчего у тебя такой нос, что смотреть тошно?
— Мой нос для двух рос, — одному достался. А равным образом и от пьянства.
— И это правда. Зачем ты бороду отрастил?
— Борода глазам замена: кто бы плюнул в глаза — плюнет в бороду.
— Хорошо. Сказал ты, что человек есь; а кроме того, еще что?
— Кроме сего, государя моего пошехонский дворянин. Имею в селе Словущенском пятнадцать душ крестьян, из коих две находятся в бегах, а прочие в поте лица снискивают для господина своего скудное пропитание.
— Что такое есть русский дворянин?
— Дворянин есть имя общее, знаменитое. Дворянином называется всякий потомственный слуга Престол-Отечества, начиная с Федора Васильича Струнникова и кончая Степаном Корнеевым Пеструшкиным и Марьей Маревной Золотухиной.
— Какая главная привилегия дворянина?
— Главная и единственная: не бей меня в рыло. Затем прочие подразумеваются сами собой.
— Что скажешь об обязанностях дворянина?
— Дворянин должен подавать пример прочим. Он обязан быть почтителен к старшим, вежлив с равными и снисходителен к низшим. Отсутствие гордости, забвение обид и великодушие к врагам составляют лучшее украшение, которым гордится русский дворянин.
Следует еще несколько вопросов и ответов непечатного свойства, и собеседники переходят уже к настоящим «комедиям». Корнеич представляет разнообразные эпизоды из житейской практики соседних помещиков. Как Анна Павловна Затрапезная повару обед заказывает; как Пес (Петр) Васильич крестьянские огороды по ночам грабит; как овсецовская барыня мужа по щекам бьет и т. д. Все это Корнеич проделывает так живо и образно, что Струнников захлебывается от наслаждения.
Наконец репертуар истощился. Федор Васильич начинает потирать живот и посматривает на часы. Половина второго, а обедать подают в три.
— Хоть бы ты новенькое что-нибудь придумал, а то все одно да одно, — обращается он к Корнеичу, — еще полтора часа до обеда остается — пропадешь со скуки. Пляши.
— Рад бы, да не могу, благодетель: ноги не служат. Было время, плясывал я. Плясал, плясал, да и доплясался.
— Чего «доплясался»! все-то ты, старый пес, клянчишь! какого еще тебе рожна нужно!
— Оно конечно… Чужую беду руками разведу… Да ведь и другая пословица на этот предмет есть: беда не дуда; станешь дуть — слезы идуть. Вот оно, сударь, что!
— А ты привыкай! Дуй себе да дуй! На меня смотри: слыхал разве когда-нибудь, чтоб я на беду пожаловался? А у меня одних делов столько, что в сутки не переделаешь. Вот это так беда!
— Какая это беда! плюнуть да растереть…
— Попробуй! Давеча губернатор с бумагой взошел; спрашивает, какой у нас в уезде дух? А я почем знаю!
— Тсс…
— Ему-то с пола̀горя: бросил камень в воду, а я его вытаскивай оттоле! Чу! никак, кто-то приехал?
Струнников прислушивается и ждет. Через минуту в передней слышится движение.
— Федул Ермолаев приехал! — докладывает лакей.
Струнникова слегка передергивает. Федул Ермолаев — капитальный экономический мужичок, которому Федор Васильич должен изрядный куш. Наверное, он денег просить приехал; будет разговаривать, надоедать. Кабы зараньше предвидеть его визит, можно было бы к соседям уйти или дома не сказаться. Но теперь уж поздно; хочешь не хочешь, а приходится принимать гостя… нелегкая его принесла!
— Дожидайся! так я и отдал! — свирепо ворчит он сквозь зубы. — Зови!
Входит высокий и статный мужик в синем суконном армяке, подпоясанном красным кушаком. Это, в полном смысле слова, русский молодец, с веселыми глазами, румяным лицом, обрамленным русыми волосами и шелковистой бородой. От него так и пышет здоровьем и бодростью.
— Федул Ермолаич! сколько лет, сколько зим! Садись, брат, гость будешь! — приветствует его Струнников. — Эй, кто там! водки и закуски!
— Не извольте беспокоиться — не стану, — отказывается гость, присаживаясь, — на минуточку я… дела в вашей стороне нашлись…
— Не успел взойти, а уж и «на минуточку»! Куда путь-дорогу держишь?
— Раидина Надежда Савельевна звала. Пустошоночка у нее залишняя оказалась, продать охотится. А мы от добрых делов не прочь.
— Когда же ты от добрых делов отказываешься! скоро все пустоша̀ по округе скупишь; столько земли наберешь, что всех помещиков перещеголяешь.
— Где нам! Оно точно, что ва̀лошами[40] по малости торгуем, так скотинку в пустошах нагуливаем. Ну, а около скотины и хлебопашеством тоже по малости занимаемся.
— Сказывай: «по малости»! Куры денег не клюют, а он смиренником прикидывается!
— Зачем прикидываться! Мы свое дело в открытую ведем; слава богу, довольны, не жалуемся. А я вот о чем вас хотел, Федор Васильич, просить: не пожалуете ли мне сколько-нибудь должку?
— А я разве тебе должен? — шутит Струнников.
— Да тысячек с семь побольше будет.
— А я думал, только три. И когда вы, черт вас знает, накапливаете!
— Помилуйте! я и записочки ваши захватил. Половинку бы мне… с Раидиной рассчитался бы.
