Николай Чернышевский - Пролог
— А Машенька моя уже встала, ушла в сад. — и говорит, что напрасно не хотела говорить с вами, что для нее лучше будет поговорить; но только еще не велела звать вас, сказала, что зайдет ко мне, скажет, когда позвать вас. — должно быть, прежде хочет хорошенько освежиться воздухом. — сказал Иван Антоныч. Я пошел в аллею, которая извивается по берегу большого ручья. — в ее любимую аллею: я угадывал, что она там. Она была там. Она шла, опустив голову, она была все еще несколько бледна. Увидевши меня, она покраснела, но гордо выпрямилась и подняла на меня смелый взгляд.
— Я рассудила, что напрасно отказалась говорить с вами. — это была слабость: мне нечего стыдиться. Но я не хотела, чтобы вы пришли сюда так рано: я видела в зеркало, что я все еще немножко бледна. — я не хотела, чтобы это располагало вас к состраданию. — я не хотела эффекта. — и я опасалась, что я покраснею. — как и покраснела. — я не хотела, чтобы вы видели и это, потому что это слабость, которой я стыжусь: не должно краснеть ничьего взгляда, когда чувствуешь, что не сделано ничего дурного, как бы ни судили другие. Я хотела подождать сумерек, чтобы вы не видели ни бледности моей, ни напрасного стыда. Но вы пришли раньше. — и увидели. Все равно. Или тем лучше. Я хотела, чтобы вы не видели, как я слаба. — но пусть вы видите меня такою, какова я. Тем лучше: перед вами мне тяжело притворяться. — Вы видели Виктора Львовича? Что сказали вы ему? На что он согласился?
— Я видел его. — но ничего не говорил с ним, кроме того, что сказал о нашем разговоре поутру. Я сам не знаю, зачем я пошел к нему: затем ли, что думал, вы хотите условиться с ним и за этим откладываете разговор. — или затем, чтобы видеть, как велика ваша власть над ним. Но я…
— Условливаться с ним? — Нет, моя власть над ним была бы слишком мала, если б мне надобно было условливаться с ним, в чем я должна уступить или на что он не должен соглашаться. — я не захотела бы таких отношений. — я не сделала бы его моим любовником. Я и не поехала бы сюда, если бы не была убеждена, что приобрету очень сильную его привязанность. Не подумайте, что я хочу хвалиться, вводить вас в ошибку, отнимать у вас бодрость. — нет, я только хочу сказать вам, как я понимаю свои отношения к нему: я думаю, что я могу не бояться ничьего влияния на него. Но ошибаюсь ли я в этом или нет. — я могу и ошибаться в этом, потому что мне еще не было случая испытать мою силу над ним. — ошибаюсь ли я или нет в том, что я сильнее вас над ним, во всяком случае я благодарна вам за то, что вы не хотели говорить с Виктором Львовичем прежде, нежели успеете поговорить со мною. Я вижу в этом остаток вашего прежнего расположения. — прежнего доверия ко мне. Чего же вы потребуете от меня? — Я не знаю, на что я не соглашусь. — кроме того, чтобы разорвать мои отношения к Виктору Львовичу. — это невозможно. Невозможно! Я столько работала над собою, подвергала себя стольким лишениям, перенесла столько неприятностей для осуществления этой мысли! По приезде сюда успех был быстр. — быстрее, нежели сама я желала. Но как долго, тяжело подготовлялась возможность приехать сюда! — Отказаться от свободы, подавлять все страсти, от чувственности до гордости. — нет, я не могла бы выдержать такого долгого, тяжелого стеснения из-за мысли, отказаться от которой была бы способна! — Если б я могла отказаться от нее, давно отказалась бы: путь к ее осуществлению был труден, слишком труден! Но я не могла отказаться, это было выше сил моих! Не требуйте ж от меня того, чего я не могу! На все другие уступки я готова.
— Я думаю, что можно сделать так. Вы уедете в Петербург. — положим, там нашлись бы уроки французского языка. Вы поселитесь где-нибудь далеко от дома Виктора Львовича. Через неделю, через полторы приедем и мы. В Петербурге, если только захотите вы, отношения ваши к Виктору Львовичу будут оставаться никому неизвестны; это необходимо для того, чтобы сохранялось доверие дочери к отцу: она в таких летах, что это чрезвычайно важно.
— Совершенная правда. Для хорошего выбора между женихами очень важно.
— Конечно, для того, чтобы ваши отношения к Виктору Львовичу оставались неизвестны, вы должны будете подвергать себя большому стеснению: роскошная жизнь возбудила бы догадки, обнаружила бы все. Пока Надежда Викторовна выйдет замуж, вы должны будете жить довольно скромно. Прошу вас, решитесь на это для Надежды Викторовны.
— Я решилась на это. Я буду жить скромнее, нежели вы думали бы требовать. Я девушка, живущая уроками. — я буду жить довольно бедно. — я не могла бы жить иначе, не возбуждая злословия. Но это не жертва для пользы Надежды Викторовны, так надобно мне самой. Я сама, не для нее, для самой себя, давно решила так. — с той минуты, как решила бросить Париж. Будьте спокоен. Ваше требование — мое собственное желание.
— Когда же вы уедете отсюда?
— Когда вам угодно, — я была бы рада хоть сейчас. — для меня самой чем скорее, тем лучше. — и это уже несколько дней. Я не могла бы уехать в тот день, когда — помните? — закрыла вам глаза и назвала вас слепым; не могла б уехать еще с неделю. Но вот уже несколько дней я могу и желала б уехать: моя власть над Виктором Львовичем достаточно упрочена. А когда так, вы понимаете, я не могу не желать поскорее уехать. Быть горничною — это неприятно; но это еще не так сильно тяготит меня. Я люблю Надежду Викторовну, у нас не бывает гостей, кроме Власовых; — или, если и бывают, другие не видят меня в роли горничной. А Власовы порядочные люди и обращаются со мною довольно деликатно. — не совсем умеют, это правда, но и невозможно обижаться, когда помещики, родовые дворяне не умеют быть совершенно порядочными людьми; это невозможно для них; довольно того, что желают быть. — видишь это и не обижаешься их неловкостями. Оставаться горничною, при таком нашем одиночестве, это еще ничего бы. Но ужасно то, что с каждым днем ждешь: вот сделана какая-нибудь неосторожность Виктором Львовичем. — вырвалось неуместное слово, подмечен взгляд — и все открыто. Вы видели, как боялась я, не узнано ли все Дедюхиною! Я была почти — совершенно убеждена, она все узнала! — Это было страшно неприятное ожидание. Это неимоверное счастье, что она еще не дозналась, не догадалась. Но с каждым часом, пока я здесь, все может открыться! — Мне страшно жить здесь! Чем скорее уехать, тем лучше для меня! Вы понимаете, Владимир Алексеич, что это говорится искренне?
— Ваша власть над ним упрочена, я вижу это. Вы хотите, чтобы ваши отношения к Виктору Львовичу оставались неизвестны, я понимаю это, и потому…
— Вы понимаете, почему я не хочу, чтобы меня знали как любовницу Виктора Львовича? — живо сказала она, не дав мне договорить. — и побледнела: — О, как я увлекаюсь, когда говорю с вами! Да, это страшная опасность, иметь полное доверие к честности и скромности человека! Едва взволнуешься — и проговоришься ему! Сколько раз я проговаривалась вам, что я хочу быть, что я стала любовницею Виктора Львовича! Вы не понимали самых неосторожных полупризнаний. — вы придумывали самые натянутые объяснения, потому что уважение ко мне не давало вам понимать их. — о, как вы любили меня! О, как горько мне, что я потеряла эту любовь! — Но я потеряла ее, и я не могу надеяться, что теперь мои неосторожности могут оставаться непонятны. Я увлеклась, я перебила ваши слова, — поздно отпираться или хоть молчать! — Вы поймете, если еще не поняли. Лучше же полное признание, когда поздно молчать. — Да, Владимир Алексеич: я не желала бы, чтобы Виктор Львович был моим любовником. Если бы можно было обойтись без этого, было бы гораздо лучше. И бывали минуты, когда я мечтала, что можно обойтись без этого. И если б не эта мечта, конечно безрассудная. — то я почти убеждена в том, что я не бросила бы Париж. Но теперь поздно жалеть о Париже. — с его свободною и если не очень уважаемою, то все-таки в сущности честною моею жизнью. Свобода, веселье, общество — всему я сказала: «прости, прости надолго!» — Я не совсем хорошо понимала, как тяжело то, на что я решалась! — Но теперь поздно! — И давно поздно! — Потому что очень давно, и с самого начала. — я имела и светлые минуты хладнокровного раздумья, когда понимала, что невозможно обойтись без этого. О, Владимир Алексеич, это трудная жизнь, на которую я обрекла себя! — Быть горничною — тяжело, но все-таки это сносно! — Подле меня люди, которых я люблю: они, все трое. — потому что я люблю и его. — меньше, нежели Юриньку и в особенности Надежду Викторовну, но люблю и его. — верьте, люблю и его: почему ж не любить? — Он добр, я выросла среди родных, которые учили меня любить его. — я всегда была очень хорошо расположена к нему. — а теперь он мой любовник; он еще не старик, он еще красив. — я начинаю привязываться к нему совершенно искренне. — да это и надобно так: он так безгранично любит меня! — Все трое они милы мне, и вы. — прежде вы были мой друг. — я искренне люблю и дядю. — так хорошо жить даже и будучи горничною. — пока я здесь, пока я горничная, я еще очень счастлива сравнительно с тем, что ждет меня в Петербурге: одна, одна и одна… Страшно, страшно! — Ни друзей, ни подруг, ни знакомых. — почти не будет и развлечений, — жизнь затворницы — ах! — Я не создана быть затворницею! — Но что делать! Так необходимо. Перенесу все. — Перенесу, но ужасна жизнь, на которую я обрекла себя! — Она замолчала и плакала; она давно плакала: — О, какая безотрадная жизнь ждет меня!