Дмитрий Мамин-Сибиряк - Том 9. Хлеб. Разбойники. Рассказы
Дальше сделалось известным, что Галактион арендовал мельницу отца в Прорыве, потом ведет переговоры относительно вальцовой мельницы Замараева и Голяшкина и что, наконец, предлагал земству доставить хлеб по одному рублю семидесяти копеек. Все Заполье теперь только и говорило о Галактионе. Он сделался героем дня, которого ждали столько лет. Еще ничего подобного не видали в Заполье, и самый банк с его операциями являлся какою-то детскою игрушкой. Слава Галактиона выросла в несколько дней, как снеговой ком. Поднялись все аппетиты и тайные вожделения ухватить свою долю. Но дорог был момент: других пароходов не было, и Галактион железною рукой захватил весь хлебный рынок.
Самое скверное было то, что Мышников и Штофф очутились в смешном положении, и все на них указывали пальцами. Ведь они спасли Галактиона, когда он погибал со своими пароходами, а теперь должны были смотреть и ожигаться.
Мышников теперь даже старался не показываться на публике и с горя проводил все время у Прасковьи Ивановны. Он за последние годы сильно растолстел и тянул вместе с ней мадеру. За бутылкой вина он каждый день обсуждал вопрос, откуда Галактион мог взять деньги. Все богатые люди наперечет. Стабровский выучен и не даст, а больше не у кого. Не припрятал ли старик Луковников? Да нет, — не такой человек.
— Решительно негде взять такой суммы! — повторял Мышников, изнывая от желания раскрыть тайну Галактиона. — Ведь уж, кажется, мы-то знаем, у кого и сколько денег… да.
— Умный человек — вот главная причина, — язвила Прасковья Ивановна. — Я всегда это говорила.
— Да ты же и меня тогда подвела дать денег Галактиону на его проклятые пароходы.
— А зачем дурацкий контракт написал?
В довершение всего в «Запольском курьере» появилась анонимная статья «о трех благодетелях». В ней подробно рассказывалась история пароходной компании, а роль Мышникова и Штоффа выставлялась в самом комическом виде. Это была месть Харченки.
VII
Начиная с осени Устенька была завалена работой, особенно когда начали открываться столовые для голодающих и новые врачебные пункты. Немного было местной интеллигенции, но она горячо откликнулась на народное бедствие, особенно молодежь. Рабочие руки были страшно дороги, да и было их немного. Первые опыты с кормлением голодающих производились в Заполье, и скоро выработался определенный тип таких столовых, а по ним уже открывались столовые в уезде. Нужда была так велика, а средства так ничтожны, да и те с величайшим трудом добывались главным образом из России. В Заполье благотворителем оказался только Стабровский, на средства которого было открыто до двадцати столовых, а остальные богачи очень туго поддавались на просьбы о помощи. Устенька теперь часто бывала у Стабровского, который давал ей средства, не говоря, откуда они.
Чем больше шло время к весне, тем сильнее росла нужда, точно пожар. Раз, когда Устенька вернулась домой из одной поездки по уезду, ее ждала записка Стабровского, кое-как нацарапанная карандашом: «Дорогой друг, заверните сегодня вечером ко мне. Может быть, это вам будет неприятно, но вас непременно желает видеть Харитина. Ей что-то нужно сказать вам, и она нашла самым удобным, чтоб объяснение происходило в моем присутствии. Я советую вам повидаться с ней».
«Что ей нужно от меня? — подумала девушка, испытывая неприятное чувство, — она никогда не любила Харитину. — Какая-нибудь глупость».
Она сама не пошла бы на это объяснение, если бы не настойчивый совет Стабровского. Старик не будет даром советовать.
Неприятное чувство усиливалось по мере того, как Устенька подходила к дому Стабровского. Что ей за дело до Харитины, и какое могло быть между ними объяснение? У девушки явилась даже малодушная мысль вернуться домой и написать Стабровскому отказ, но она преодолела себя и решительно позвонила.
Харитина сидела в кабинете Стабровского, одетая вся в черное, точно носила по ком-то траур. Исхудавшее бледное лицо все еще носило следы недавней красоты, хотя Устенька в первый момент решительно не узнала прежней Харитины, цветущей, какой-то задорно красивой и вечно веселой. Дамы раскланялись издали. Сам Стабровский был сильно взволнован.
— Вы хорошо сделали, что пришли, — обрадовался он, крепко пожимая руку Устеньке. — Да, хорошо. Ах, что они делают, что делают! Ведь это же ужасно, это бесчеловечно.
Устенька чувствовала на себе упорный и тяжелый взгляд Харитины и плохо понимала, что говорил Стабровский.
— Представьте себе, Устенька, — продолжал старик. — Ведь Галактион получил везде подряды на доставку дешевого сибирского хлеба. Другими словами, он получит сам около четырехсот процентов на затраченный капитал. И еще благодетелем будет считать себя. О, если бы не мая болезнь, — сейчас же полетел бы в Сибирь и привез бы хлеб на плотах!
Харитина молчала, опустив глаза.
— А другие еще хотят больше получить, — как-то стонал Стабровский, тяжело ворочаясь в своем кресле. — Это называется снимать рубашку с нищего… да!
Когда Стабровский немного успокоился, Устенька проговорила, обращаясь к гостье:
— Болеслав Брониславич писал мне, что вы желаете меня видеть.
Харитина вздрогнула и ответила не сразу. Голос у нее был такой слабый, с какою-то странною хрипотой.
— Да. Видите ли, я… то есть я хочу оказать…
Она умоляюще посмотрела кругом своими широко раскрытыми серыми глазами, точно искала какой-то невидимой помощи.
— Я знаю, что вы меня не любите… да, — выговорила она, наконец, делая над собой усилие, — и не пошли бы, если б я сама вас пригласила. А мне так нужно вас видеть.
Стабровский, нахмурившись, рассматривал свои ногти.
— Вы слышали, что сейчас говорили про Галактиона Михеича, а он совсем не такой, то есть не злой.
— Мне это решительно все равно, какой он, — отозвалась Устенька с удивившею ее самое резкостью.
— Может быть, я ошибаюсь, — еще мягче заговорила Харитина, глядя прямо в глаза Устеньке. — Но я совсем ушла оттуда, из Городища… то есть он меня прогнал… да.
— Пожалуйста, увольте меня от этих подробностей. Я решительно не понимаю, к чему вы все это говорите.
— Дело в том… да… в том, что Галактион Михеич… одним словом, мне его жаль. Пропадет он окончательно. Все его теперь бранят, другие завидуют, а он не такой. Вот хоть и это дело, о котором сейчас говорил Болеслав Брониславич. Право, я только не умею всего сказать, как следует.
Наступила неловкая пауза. Стабровский закрыл глаза, стараясь не смотреть на сумасшедшую гостью. Ему казалось, что она ненормальна.
— Я жду, — проговорила Устенька.
Харитина посмотрела на нее и проговорила сдавленным голосом:
— Отчего вы не хотите идти за него замуж? Он был бы другой, поверьте мне… Ведь он сходит с ума вот уже три года.
— Немного странный вопрос, Харитина Харитоновна, — с улыбкой ответила Устенька. — И, право, мне трудно отвечать на него. Мы, кажется, не понимаем друг друга. Просто не желаю. Он мне не нравится.
— Он? Галактион Михеич? — в каком-то ужасе прошептала Харитина.
— Да, Галактион Михеич. Даже больше, чем не нравится. Говоря откровенно, я его презираю… Он по натуре нехороший человек.
— Неправда! — резко проговорила Харитина и даже вся выпрямилась.
— Потом мне странно, что спрашиваете меня именно вы.
— Да ведь я ушла совсем и никогда больше не увижу его.
— И я тоже постараюсь никогда с ним не встречаться.
Устеньке показалось, что Харитина чуть-чуть улыбнулась и посмотрела на нее злыми глазами. Она не верила ей.
— Думаю, что мы достаточно все выяснили, и поэтому кончимте, пожалуйста, — заговорила Устенька, наблюдая Стабровского. — Кажется, довольно оказано.
Харитина поднялась, протянула руку Стабровскому и, простившись с Устенькой поклоном, вышла из кабинета. Благодаря худобе она казалась выше, чем была раньше.
— Это приходило само несчастие, — проговорил Стабровский, глядя на дверь. — А знаете, Устенька, она была дивно хороша вот сейчас, здесь, хороша своим женским героизмом.
— Я таких женщин не понимаю. Кажется, такой бесцельный героизм относится к области эстетики, а в действительной жизни он просто неудобен.
— Не говорите. Кстати, я вызвал вас на это свидание вот почему: все равно — она разыскала бы вас, и бог знает, чем все могло кончиться. Я просто боялся за вас. Такие женщины, как Харитина, в таком приподнятом настроении способны на все.
— Что же она могла сделать со мной?
— Мало ли что: облить кислотой, выстрелить из револьвера. Она ревнует вас к этому Галактиону. Заметьте, что она продолжает его любить без ума и дошла до того, что наслаждается собственным унижением. Кстати, она опять сходится с своим мужем.
