Улица Космонавтов - Роман Валерьевич Михайлов
— Есть человек, беседующий со своими штанами.
К нам на базар завезли дешевые штаны. Их быстро раскупили цыгане. Эти штаны стали считаться дико уважаемыми. Были они либо темно-зелеными, либо бардовыми. Тонкие такие, с дермантиновым ремешком. Надо было эти штаны испытать — потереться о сараи, пропитаться тамошними запахами. Все! Можно беседовать со штанами, задавать вопросы и получать ответы.
Душман добыл себе такие штаны. И я добыл. Мы сели звонить тете Эюле, в штанах, с ремешками, с теплыми взглядами. Я не понимал, откуда Душман выкапывает всех тех, кому потом звонит… всякие тети Эюли, дяди Буни… Разговор по телефону у него перебивался хохотом. Типа, говорит, говорит:
— Тетя Эюля, ах, какая вы хорошая. Ах, как хочется еще встретиться, ах, здоровья вам…
Вижу, смех подступает, боюсь смотреть на него, а то увидит, что я смотрю и все… упадет, трястись от хохота начнет, а тетя Эюля в трубку «але-але, Душман, где же ты, але-але, что случилось». Смех его тряс обычно несколько минут. Обычно люди уже трубки бросали. Перезванивал.
— Простите. Приступ был. Человек я глубоко нездоровый — сами понимаете. Ах, тетя Эюля, какая вы хорошая…
Затем даст мне трубку, скажет «послушай». А там просто слезы женские. Кто это? Да так, одна…
Душман стал знакомиться с разными смешными и странными тетками в округе. Одну из них он называл Боло. Просто она лицом была похожа на актера из боевиков Боло Юнга. Боло не умела ни читать, ни писать. Она просто ходила грузно, переваливалась с боку на бок, так хряк-хряк-хряк, о, смотри, Боло приближается. Поговорит с ней, потрется душой, все на чувствах, все без ума. Есть такие тетки, которые умеют плакать на ходу. Типа идет, переваливается, смотрит на воздух, плачет. Что у нее внутри — никто не знает. Она и расскажет — никто этого не поймет. Сын у нее алкаш, арестант или просто человек с чистыми глазами — не ясно. Сын ее колотит, она от побоев отойдет, устремится по улице, поплачет на ходу. И похихикает на ходу тоже. Бывает, и поплачет и похихикает одновременно. Хихикает, а все глаза в слезах.
— Ты занимаешься картами? — спросил однажды Душман.
— Нет.
— А зря.
— Мне математика нравится. Кажется, что в ней есть волшебство.
— Да, правильно. Математика тебе нужна как раз. Ты позже поймешь. Она тебе поможет в картах.
Это показалось смешным. Я посмотрел на небо над улицей Космонавтов и рассмеялся.
В свою секту я стал ходить реже, потому что общение с Душманом и его миром полностью вытеснило остальное. У Душмана был свой язык, свои понятия о географии, быте, музыке, кино, одежде, да обо всем, у него внутри были напрочь перепутаны понятия «горизонтально, вертикально, диагонально». Он меня научил строить домики из спичек. За это тогда он потребовал построить ему село из двенадцати домов, и еще церквушку с куполом. Построил, да. Это все стояло у него в шкафу, вместе с важными животными и хрустальными фигнюшками. Когда он говорил «горизонтально», «вертикально» или «диагонально», а еще порой и «диаметрально», это просто означало «туда, вдаль». Душман любил вставлять в речи сложные слова, но вставлял их скорее из надсмешки над их сложностью. Типа «альянс», «диагональ», «спонтанно». «Спонтанно» — это типа среднее между «абы как» и «как бы так».
Когда Душман захотел сделать себе стол, он позвал брата — мастера по дереву. Брат пришел и не разобрался, чего же он хочет, привел еще одного мастера с работы. Они молча смотрели чертежи, слушали вдохновленный поток желаний Душмана:
— Я ведь глубоко больной человек, прошу у жизни малого, сделайте мне стол именно такой, именно миллиметр в миллиметр.
Он выстроил схему по своим тайным теориям, за месяц. Сделали ему стол. Этот стол он называл алтарем, положил на него книги и бумаги трепетно, четко.
7. Чука.
Кало жил в самом сердце улицы Космонавтов, в маленьком доме с выбитыми стеклами. Он увидел нас через разбитое окно, аккуратно вылез.
— Кало, Кало, — Душман радостно засуетился.
Кало ничего не ответил, просто еле заметно улыбнулся.
— Вот, это Рома, знакомься. Молодой еще совсем.
Кало посмотрел на меня и ничего не сказал. Позже мы сдружились. Он оказался, и правда, человеком удивительного мышления и чувств.
Кало был из сложной семьи со сложной историей и делами. Его мама и папа отсидели в тюрьме за что-то. Но одним из самых интересных типов всего тамошнего бытия был, безусловно, его брат Чука.
Чука большую часть жизни проводил в разных дурках, а когда выходил, то бытовал в одной квартире с Кало. Чука бывал на свободе не так уж много, именно где-то по месяцу. Это случай неудобных пациентов. Вылечить их никак, в пансионат не пристроить, о них приходится париться, они могут решетку на окне зубами вырвать, на них надо лекарства изводить, они могут врача или медбрата (а то и медсестру) за ногу схватить и не отпускать. Но деваться-то некуда!
Иногда за ним приезжали врачи, он спокойно встречал их у дверей, говорил, что необходимо время, чтобы собраться, сам вылезал через окно и появлялся дома уже на следующей неделе.
Кажется, Чука влиял на погоду, или сны. Он мог просто сидеть у окна, внутренне хохотать, оскаливаться… туманам приходилось обходить эти места стороной. Рассказывали, как Чука подошел к одному цыгану на автостанции.
— А, Чука, как дела? — цыган нервно посмеялся и хотел было уйти.
— Я у вас сегодня переночую? Врачи ко мне собрались, опасно дома оставаться, так так так так так.
— Да, Чука, конечно, ты же знаешь, как я и моя семья тебя уважаем, да какие проблемы.
Сказав это, цыган побежал домой предупредить всех, чтобы двери не открывали, и вообще притаились. Он побежал, а Чука остался птиц кормить на станции. Прибегает домой запыхавшийся, открывает дверь, а там… Чука. Уже пришел каким-то образом. Цыган то бежал, а Чука остался птиц кормить, и как он его обогнал — непонятно. Наверняка, птицы помогли.
Чука что-то знал о птицах, что-то далекое и скрытое, даже обманутое, перевернутое. Он властвовал над кусочком реальности, над базарными ящиками, над разбросанным кормом, а может и… над самой автостанцией! Кто знает
