Опасна для себя и окружающих - Алисса Шайнмел
Правда, если подумать, больница, куда поместили Агнес, тоже совершенно не похожа на те, которые показывают по телевизору, — белые, чистые и светлые. Там на полу лежал коричневый линолеум (думаю, чтобы замаскировать кровь), и на нем виднелись черные следы от колес каталок. В интенсивной терапии отдельных палат не было, а свет вообще не выключали, даже глубокой ночью. Я спросила, удастся ли обеспечить Агнес приватность, если заплатить сверху, но мне сказали, что в ее состоянии это невозможно: доктора и медсестры должны за ней приглядывать. Вокруг кровати висела занавеска, но ее никогда не задергивали, только при осмотрах. Меня снова и снова просили подождать снаружи, хоть я и говорила докторам, что тысячу раз видела Агнес раздетой. Даже занавеска — розовая и потрепанная, с застарелыми пятнами — была не такая, как в телесериалах.
Доктор Легконожка медлит, прежде чем ответить. Через минуту раздумий насчет того (как я полагаю), насколько откровенно со мной можно говорить, она заявляет:
— У тебя другой случай. — Она безуспешно пытается запихнуть тонкие пряди темно-каштановых волос обратно в пучок, но в итоге заправляет их за ухо.
— Другой случай? — переспрашиваю я.
— У тебя изоляция не добровольная. — Доктор Легконожка переступает с одной ноги на другую. Кладет руку на спинку стула, но не садится, словно подчеркивая, что нынешний разговор не относится к нашим обычным сеансам.
— Конечно, не добровольная. Кто по доброй воле согласится жить в таком месте?
— Придется подождать дальних наблюдений, прежде чем менять план твоего лечения.
«Дальнейших, а не дальних», — мысленно поправляю я. Хоть бы грамотного доктора назначили. Меня не особенно радует, что от нее зависит моя судьба.
— Я ведь не под следствием.
Так и вижу незаданный вопрос, который повисает между нами: «Или под следствием?» Адвокат родителей — наверное, можно назвать его и моим адвокатом — уверял, что меня сюда поместили только на обследование.
Наконец я говорю:
— А как же моя версия событий?
— Ты в любой момент можешь изложить мне свою версию событий. — Доктор Легконожка выпрямляется, занося ручку над планшетом, будто только этого и ждала.
— Я бы лучше изложила ее значимым людям.
Судье. Родителям. Нашему адвокату. (Хотя вряд ли он сильно облегчит мне жизнь. Наверняка скажет, что лучше подождать, «когда инцидент исчерпает себя».)
Я закрываю глаза.
— Ты не представляешь, каково это — расти в провинциальном городке, — сказала Агнес во время одного из наших многочисленных разговоров по душам. — Чувствуешь себя в ловушке. И вся жизнь превращается в ожидание того дня, когда вырвешься оттуда. Причем без всякой гарантии, что он настанет.
— О чем ты? До университета всего год. Ты обязательно вырвешься.
Агнес повернулась на бок и посмотрела на меня. В комнате было темно, мы лежали каждая на своей кровати. Рядом с Агнес тихонько посапывал Джона. К тому времени он почти каждую ночь проводил у нас. Джона спал с чуть приоткрытым ртом, как младенец.
— Университет — это временно, все равно нужно возвращаться на праздники, на летние каникулы. Я по-прежнему буду в ловушке, пока не найду себе другой дом.
Джона во сне сжал пальцы, лежавшие у Агнес на бедре. Может, ему снилось, что он падает и девушка — единственное, что его удерживает.
— Ты вырвешься, — повторила я. — Такие девушки, как ты, не сидят всю жизнь на одном месте.
— Ты так думаешь? — с надеждой спросила она.
— Я знаю.
Голубые глаза Агнес расширились.
— Когда ты так говоришь, я начинаю тебе верить.
Вот только теперь Агнес застряла на одном месте. По словам врачей, ее нельзя перемещать.
«В ее состоянии это невозможно».
Видимо, в моем состоянии меня тоже нельзя перемещать.
Я медленно качаю головой. Встаю и говорю Легконожке:
— Мне нужно вернуться в город до седьмого сентября. — Первый день занятий. Оценки за первый семестр выпускного класса очень важны при поступлении. — Какое сегодня число?
Я делаю шаг вперед, и доктор Легконожка вздрагивает. Я выше ее сантиметров на десять — пятнадцать.
— Не будем думать о датах. Сосредоточимся на твоем лечении.
— Какое лечение? Я тут вообще ничего не делаю, только время от времени разговариваю с вами.
Легконожка улыбается, как улыбаются маленьким детям, которые ничего не понимают в жизни. Мои родители так на меня не смотрели даже в самом раннем детстве.
— Разговорная терапия — часть лечения.
Я прищуриваюсь. «Лечение» может продолжаться сколько угодно. Даже всю жизнь.
Голос Агнес: «Я по-прежнему буду в ловушке».
Теперь я слышу собственный голос. Он раздается у меня в голове, как будто дразнясь: «Ты вырвешься, вырвешься, вырвешься».
Быстрым движением я хватаю дешевый складной стул Легконожки и швыряю его в стену, как будто могу проделать в ней дыру и вылезти наружу. Вместо этого рвотно-зеленые стены крушат стул на несколько кусков, которые с грохотом падают на пол.
«Когда ты так говоришь, я начинаю тебе верить».
восемь
После истории со стулом мне дали успокоительное и пригрозили, что, если я сама не лягу в постель, им придется меня зафиксировать.
«Придется». Будто их заставляют.
Мне не понравилась идея фиксации, так что сейчас я лежу на спине и закрываю глаза. Успокоительное помогает.
Джона родом из штата Вашингтон. На выходных он без конца лазал по горам, вместо того чтобы готовиться к экзаменам, и все равно заработал почти идеальный балл. Он уверял, что свежий воздух полезен для мозгов. Я возразила, что в Нью-Йорке полно умников, хотя воздух у нас при всем желании свежим не назовешь. Я почти улыбаюсь, вспоминая тот разговор, но лицевые мышцы не слушаются.
Мы с Джоной избежали всех клише «любви с первого взгляда». В тот день, когда мы заселились в общежитие, я оставила Агнес в нашей комнате разбирать вещи и отправилась осмотреться. Услышав, что я иду мимо, Джона высунул голову из комнаты:
— Меня зовут Джона, и мне до смерти надоело разбирать вещи.
Голос у него был низкий и глубокий. Когда Джона улыбался, карие глаза щурились, отчего он становился похожим на лиса.
Когда он пожал мне руку, в животе у меня появилось странное чувство, будто натянулась невидимая струна.
— Меня зовут Ханна, и я даже не начинала разбирать вещи, — сказала я. И соврала. Пустые чемоданы уже были под кроватью, а вещи аккуратными стопками лежали на полках нашего небольшого шкафа.
Он повторил мое имя, и наши взгляды встретились. Я почувствовала, как у меня участился пульс, и убрала руку, как будто боялась, что он
