Барков советского розлива - Николай Иванович Хрипков
Дальше кляча побрела,
Двигая чуть ноги.
И случайно наклала
Посрди дороги.
— Анатолий Васильевич! Всё это очень интересно. Но мне бы поближе к делу. Об авторе этой поэмы.
— Не надо меня подгонять. Я об этом и веду речь. Вот, когда я прочитал вашу тетрадку, то сразу подумал, что это мог написать только он. Его слог, его стиль, а главное — зашифрованная история их общаговской КПСС.
— А что с этой КПСС произошло?
— Ну, что? Что? Еще бы хохмили неизвестно сколько. Хотя уверен, что со временем им это бы надоело. Но они устроили прямую акцию. На день Великой Октябрьской социалистической революции расклеили по городку листовки. Опять же ради смеха. Там типа «Пролетарии всех стран, совокупляйтесь!», «Руки прочь от секса», «Секса много не бывает!», «Дай! Не будь жадиной!» Вот это их и п огубило. Листовки, да еще и в такой день! Ваши коллегибыстро вышли на них. Садить не стали. Это было бы слишком. Тут же бы и «Голос Америки» и «Свободная Европа» сделали бы их героями. И о них бы узнала вся страна. Зачем же привлекать серьезное внимание. В общем, поговорили серьезно. Из комсомола, конечно, выгнали, из универа. Заклеймили позором и всеобщим презрением на комсомольских собраниях.
— Где же теперь этот Толя Русанов?
Самогонов развел руками.
— Наверно, сразу забрали в армию. Восстановиться он вряд ли пытался. Хотя, кто знает. Поинтересуйтесь у профессора Тимофеева. Это же был его любимый ученик. Он должен заинтересоваться его дальнейшей судьбой. Ну, что же вы, молодой человек, сидите, как красная девица? Нагревается же и градусы улетучиваются. Давайте за то, чтобы нам было хорошо, и чтобы нам за это ничего не было!
— За такой тост было бы грех не выпить! — кивнул Топольницкий.
Теперь можно было выпить и расслабиться. Он держал удачу за хвост. Он знает автора. И непременно теперь найдет его.
–
Топольницкий попал в университетский холл к перемене. Просторный зал был многолюден и шумен. Какое разнообразие в одежде! От демократической почти рабочей униформы до дорогих строгих костюмов, сшитых скорее всего в ателье. У них в военном училище все носили курсантскую форму, даже расстегнуть воротничок нельзя было. Все были заняты собой или своим спутником, или спутницей и остальной мир для них не существовал. Кто-то сидел на подоконниках с конспектами и учебниками. Топольницкий шел, словно через скопление призраков, для которых он был совершенно не виден, тем не менее они ловко лавировали и ни один не толкнул его. Он остановился перед громадным витражом, занимавшим большую часть задней стены, которая выходила на университетский двор. Огромное пучеглазое солнце с синими губами. Наверно, так изображали солнце наши предки=язычники. Пространство вокруг солнца было заполнено разноцветными геометрическими фигурами и формулами, неведомыми Топольницкому. «Да здравствует солнце! Да скроется тьма!» — подумал Топольницкий. Витраж, кажется, влил в него дополнительную энергию, и он по-молодецки побежал по лестнице.
В приемной секретарша сказала ему, что Тимофеева сейчас можно найти либо в профессорской, где преподаватели отдыхают во время перемены, либо в аудитории, где он читает лекцию. Надо посмотреть расписание, чтобы узнать аудиторию.
В профессорской Тимофеева не было. Ему сазали, что обычно перемены он проводит в аудитории. Топольницкий нашел его. Высокий мужчина с седыми, зачесанными назад волосами. На лице несколько крупных родинок. В прочем, смотрелись они даже естественно. Держался он прямо, несмотря на возраст. И когда Топольницкий вошел, он стоял возле преподавательского стола, беседуя со студентом. Говорил он тихо, не торопясь, отчетливо выговаривая фразы и глядя с отеческой улыбкой на студента.
Топольницкий остановился рядом.
— Вы ко мне?
Топольницкий кивнул, поздоровался и показал раскрытое удостоверение. Тимофеев только улыбнулся, как хорошему знакомому. Такая реакция — редкость, когда встречаются с сотрудниками комитета.
— Арестовывать? — улыбнулся профессор.
— Кирилл Алексеевич! Ну, что за юмор? Мне даже неловко стало. Просто каждый выполняет свою работу.
— Знаете, меня арестовывали ваши коллеги в далеком тридцать седьмом. В студенческой аудитории. Во время перемены. Я так и не успел тогда дочитать лекции. Знаете, помню все до мельчайших подробностей. Был прекрасный майский день. И я собирался вечером непременно погулять по парку, насладиться свежим воздухом, природой.
— Кирилл Алексеевич! Нам бы побеседовать.
Тимофеев поглядел на часы. Часы были наградные, с надписью: «С юбилеем!» Покачал головой.
— Через три минуты звонок. Не могли бы мы после лекции побеседовать?
— Конечно. Конечно. Я поброжу по университету. Здесь есть что посмотреть. А я здесь впервые.
Подождать так подождать. А пока Топольницкий направился к инспектору отдела кадров. Представился и попросил показать ему личное дело профессора.
— Кирилл Алексеевич то-то натворил?
Это была особа с высокой прической и ярко накрашенными губами. Столько помады обычно кладут девочки-подростки или дамы, которые и в солидном возрасте желают нравиться.
— Что вы, уважаемая? Как можно подумать подобное о профессоре? Просто это особенность нашей профессии, узнать о человеке, прежде чем собираешься с ним побеседовать. Поэтому я у вас, у ваших ног! Извините, что без цветов! Не думал, что встречу такую очаровательную женщину.
— Требуется официальный запрос.
— Я полистаю здесь у вас на диванчике, если вы, конечно, не возражаете. Мы же с вами не законченные бюрократы?
— Если так, тогда ладно.
Она достала из шкафа папку с личным делом. Топольницкий хотел поцеловать ей ручку, но почему-то в последний момент передумал.
«Родился 31 марта 1914 года в Батуми в Грузии. В семье отца — ветеринара, мать — домохозяйка. Закончил семилетнюю школу и Тбилисский технологический химический технику. Работал сначала библиотекарем, затем лаборантом. Учился на отделении русского языка и литературы филологического факультета Тбилисского университета. В 1940 году
