Собрание сочинений в десяти томах. Том 6 - Юзеф Игнаций Крашевский
Вдова перекрестилась. Сердце ее вздрогнуло, сложа руки, вся дрожа, она начала молиться, между тем как маленький Собеслав встал на коленях Дороты, чтобы лучше рассмотреть большой город.
Матвей, который не раз бывал в Люблине, указывал множество костелов, ворот и называл предместья.
Но все другие путники молчали, пораженные страхом и тем непонятным чувством, которое поражает человека, когда он приближается к месту последних своих надежд. Вдова молилась, мальчик дивился. Дорота задумалась, а старый возница ворчал то на них, то на лошадей, которых теперь погонял уже не одними словами.
Секиринская, не бывавшая никогда в большом городе, была так смущена огромными, раскинувшимися во все стороны и стесненными между собою домами и этим шумом, громом и говором, что была готова воротиться назад и жалела, что уж не осталась в деревне.
— Что мне делать здесь, — думала она со слезами на глазах, — среди этой толпы незнакомых, неприязненных людей? О, Боже, помоги мне!
И прижала к груди сына, как будто ему что-то угрожало. Между тем Матвей искал глазами в предместьи Винярах кровли домика Секиринских, чтобы заранее указать его.
— Вон, вон, — закричал он, наконец, — вон тот, что подле дома, где из трубы дым, налево, вот подле тех деревьев, где два белых столба… Это наш домик. Видишь еймосць! Нет, нет, направо третий… Да, да. Не плошай, Белка… А, может быть, я плохо вижу… у, да уж дело само себя покажет, когда подъедем. А ну разом, детки!
И ударил по лошадям.
— Тише, пожалуйста, тише, — отозвалась вдова.
— Э, что тут рассказывать, — сказал возница, — тише или скорее ехать. Как стемнеет в улицах, то еще что-нибудь стащат у этого ротозея Андрея с воза. Валяй теперь по всем трем. Правда, Дорота?
— Ступай, ступай, полно болтать, — шепнула служанка, посматривая на свою госпожу.
— Почему же не болтать, — сказал Матвей. — Что же, ты разве рот мне замажешь, чтобы только самой языком молоть? Отчего же мне не сказать слова другого? Так нет же, буду говорить! Видишь, вон где наш домик, вон тот, что как будто выглядывает, высунувшись из-за забора. Два окна с одной, два окна с другой стороны и колодезь. Только у нас колодезя нет… Ошибся. Ну, ну, Белка, Шпак, вытягивай! Андрей, не отставай, слышишь. А как въедем в город, посматривай назад, чтобы тебя не обокрали. Сохрани Бог беды! Не думай себе тогда. Я сам влеплю тебе…
Вдруг колесо сильно ударилось о камень, и Матвей принялся проклинать каменья.
— Вот люди! Никто не примет камня с дороги: ездят, ломают колеса, а никто не подумает откатить в сторону камень. Лентяи, бездельники!
— Почему же ты этого не сделаешь?
— Разве я здешний! И у твоей милости голова завалена всяким вздором, так мне очищать, что ли? Знаю я издавна здешний народ! Бездельники, просто бездельники!
Так он подъехал к городским воротам и, круто поворотя в сторону, въехал в узкую улицу, которая вела в предместье Винары.
Вдова, посреди толкотни и городского говора, совершенно потерялась, потупила глаза, обняла сына, рассматривающего все с любопытством и предоставила слугам отыскивание домика, к которому они, по словам Матвея, должны были прямо подъехать. Матвей привстал на козлах и начал извиваться между бричками, фурами, пешими, конными, будками, лавочками торговцев, с необыкновенною ловкостью работая языком и батогом, в совершенной уверенности, что как раз попадет к домику. Но увы, он позабыл расположение Люблина; мрак не давал распознать улиц, и скоро они наехали на такую огромную кучу мусора, что не могли сделать ни одного шага вперед.
— Так и есть заблудился, явно заблудился! Нет, нет, надо будет воротиться немного назад. Никак я этого не ожидал. Но мы должны быть очень недалеко от домика, только я, объезжая этого висельника жида, взял слишком уж вправо.
Завернуть лошадей иначе нельзя было, как только подвинув назад повозку, что даже с помощью Андрея нельзя было делать. Между тем евреи окружили таратайку, и Матвей воспользовался этим, чтобы расспросить о домике Секиринских. Но никто не знал о нем. Итак, поехали назад и поколесили еще некоторое время. Наконец, Матвей, вручивши вожжи Дороте и приказав Андрею беречь таратайку и повозку, отправился разведывать пешком.
Темнота между тем сгущалась все более и более; вдова со страхом оставалась посреди улицы, наполненной евреями и всяким сбродом. Многие подходили к таратайке и присматривались к приезжим. А Матвей пошел — и как будто в воду канул. Сперва слышно было невдалеке, как он бранил евреев за то, что они, живя в Люблине, не знают дома Секиринских; потом все стихло, черная ночь повисла над головами заблудившихся, улица опустела; кони, повеся головы, дремали, вдова молилась, маленький Собеслав дремал и просил есть.
Матвея нет, как нет. Дорота хотела было послать за ним Андрея, чтобы заехать покамест хоть на постоялый двор, пока найдут свой домик: но кто знает, куда он девался? Надо было стоять терпеливо и ожидать.
Так прошло с добрый час. Пробило в отдалении двенадцать, и окна домиков освещались одни за другими, увеличивая темноту на улице. Секиринская плакала, Собеслав начинал дремать, а Дорота проклинала Матвея.
Наконец послышались вдали тяжелые шаги и ауканье, как в лесу. Андрей отвечал на него с радости так громко, что жители соседних домиков в недоумении высунули головы, и Матвей явился перед лошадьми, бранясь на чем свет стоит.
— Вот люди, чтобы их громом побило, бестии, негодные, лайдаки! Как можно не знать дома Секиринских! Еще дурак, когда потчуешь его табаком, говорит, что не нюхает! Ослы, сущие ослы!
— А нашел домик?
— Поди-ка сама поищи, попробуй, всеместная егоза!
— Так заедем на постоялый двор пока. Дитя есть хочет, пани плачет.
— Да кто же тебе говорит, что я не нашел, долговолосая?
— Так поезжай, скорее.
— Да, тебе только ну, да поезжай, а вожжей не умела досмотреть. Не видишь, что Шпак взял их под хвост, гнедая заступила, а Белка совсем вылезла из упряжи! Эх, уж как давать бабе вожжи, так все равно что табак на землю сыпать!
— Матвей, поезжай, пожалуйста, — сказала тихо вдова.
— Сейчас, ясная пани, только поправлю, сейчас. Отсюда недалеко
