Поэзия кошмаров и ужаса - Владимир Максимович Фриче
Несколько цифр могут дать представление о чудовищных размерах этого дикого безумия, о гекатомбах, принесенных в жертву дьявольскому наваждению.
В Лотарингии в 15 лет погибло 900 «ведьм», в одном только городе Вюрцбурге в какие-нибудь пять лет было сожжено столько же, тулузский суд однажды одним росчерком пера осудил к костру 900 женщин.
Или вот один факт, ярко характеризующий эпоху.
Когда невеста Якова I переезжала из Дании в Шотландию, разразилась буря, и хотя никто не пострадал, король тем не менее велел расследовать, кто виноват в этой буре. Подозрение пало на 200 женщин, живших частью в Дании, частью в Шотландии. Под пыткой они признались, что они в самом деле виноваты: они разъезжали по воздуху в маленьких колесницах, и от сотрясения воздуха и возникла буря. На вопрос, почему же их не видно было в воздухе, они ответили, что обладают способностью становиться незримыми. Однако, когда их повели на костер, эта для них столь выгодная способность почему-то не проявилась.
Процесс этих «ведьм» был подробно описан в брошюре «News from Scotland» («Новости из Шотландии»), которая выдержала несколько изданий и была использована Шекспиром для «Макбета».
В этом массовом преследовании ведьм ярко сказалось мрачно-угнетенное сознание общества XVI в. – всех его классов, – чувствовавшего себя во власти непреодолимых социальных сил и не понимавшего их сущности. Инстинктивный антагонизм полов незаметно направил мысль, находившуюся в поисках причины зла, на женщину, а церковь, могущество которой рушилось, всеми силами поддерживало этот предрассудок, надеясь его ценою восстановить свое пошатнувшееся положение.
Этот разлитой во всех классах страх перед темными силами, управляющими жизнью, переходил постепенно в настоящую манию преследования.
Торквато Тассо[46] был весь пронизан таким болезненным страхом. То ему кажется, что его подстерегают инквизиторы, что они хотят его сжечь как еретика. Он пишет отцам инквизиции длинные, тревожные письма, доказывая, что он правоверный католик. Мало того. Он сам отправляется в Болонью и, волнуясь, старается убедить их в их ошибке. То ему сдается, что он осужден на вечные муки. Он слышит трубные звуки, предвещающие Страшный суд. В его ушах раздается голос Всевышнего: «Идите, проклятые, в вечный огонь!» Его охватывает невыразимый ужас, и он спешит каяться и причаститься (письмо к Сципиону Гонзаге). То ему кажется, что он заколдован, что он нуждается не во враче, а в заклинателе бесов. Forse ho maggior bisog-no dellesorcista, che del medico, perch’d male e per arte magica (письмо от 25 декабря 1585). То ему чудится, что он окружен злыми демонами, которые воруют у него деньги, перчатки, книги, которые хотят его погубить.
Безумие охватывало людей. Они становились сатанистами, эротоманами, извергами, детоубийцами.
Вот французский феодал Жиль де Рэ.
Он сражался когда-то бок о бок с Орлеанской Девой и близость к этой мистически настроенной воительнице, по-видимому, не прошла для него даром. Но если Жанна воображала, что находится в союзе с небом, то Жиль де Рэ обратил свои взоры на дьявола.
Он уединился в своем мрачном родовом замке Тиффож и зажил здесь колдуном. Окружив себя алхимиками, он принялся делать золото, быть может, побуждаемый к этому экономическим разорением. Скоро он убедился, что без помощи дьявола ничего не сделаешь, и в замке появляются заклинатели и маги.
«Однажды ночью, – рассказывает Гюйсманс[47], изучивший акты процесса, – Жиль отправляется с колдуном в лес, примыкавший к замку Тиффож.
Он остается на опушке, колдун уходит вглубь. Безлунная, удушливая ночь. Жиль волнуется, всматривается в мрак, вслушивается в тяжелый сон равнины. Вдруг раздается вопль.
Жиль идет навстречу колдуну, видит его измученным, дрожащим и растерянным. Маг рассказывает вполголоса, что дьявол явился ему в образе леопарда, но прошел мимо».
После ряда аналогичных неудач Жиль понял, что дьявол заговорит только в том случае, если ему в жертву будет принесен живой ребенок. И вот он убивает мальчика, отрезает ему кисти рук, вынимает сердце, вырывает глаза и приносит все колдуну.
Дьявол продолжает молчать.
Тогда Жиль превращается в Ирода, в безумного параноика-детоубийцу, в сатаниста-эротомана. Из окрестных деревень исчезают все дети. В подземелье замка целые бочки наполнены детскими трупиками. Жестокость обезумевшего феодала доходит до изуверства. Он вскрывает грудь детей, пьет с наслаждением их последний вздох, разрывает рану руками.
«Струится кровь, брызжет мозг, а он, стиснув зубы, смеется».
В его больном мозгу весь мир превращается в отвратительный, чудовищно-безобразный кошмар:
«Из земли повсюду выходят бесстыдные формы, беспорядочно рвутся к осатаневшему небу, облака раздуваются, как беременные животные. Он видит на стволах деревьев странные наросты, ужасные шишки, язвы и раны, раковые туберкулы, ужасные костоеды. Словно земля – больница прокаженных, один сплошной лепрозорий».
Ужас и безумие воцарились на земле.
На почве этого мрачно-мистического настроения, вызванного разнообразными социальными условиями, возникло искусство, полное кошмаров и ужасов.
Его родиной были Нидерланды и Германия, страны преимущественно мелкобуржуазного уклада, где недавно еще процветало мелкое производство, страны крестьянские и ремесленные, где последствия развивавшегося капитализма давали себя чувствовать с особенной силой, и где свирепствовали войны, голод и ожесточенная классовая борьба.
В Нидерландах выступает целая плеяда художников, изобразителей дьявольских ликов и адских сюжетов, наиболее яркими представителями которой были ван Акен, более известный под псевдонимом Иеронима Босха (Bosch), прозванный современниками le faiseur de diables[48], и Питер Брейгель[49], окрещенный некоторыми историками искусства «адским» Брегелем.
Оба они были типическими представителями мелкобуржуазной культуры средних веков, отживавшей и распадавшейся под напором развивавшегося крупного капитала. Оба были насквозь проникнуты духом этой патриархальной старины, дни которой были сочтены. Оба производят впечатление скорее средневековых людей, чем сыновей нового времени.
Оба они были убежденными противниками капитализма.
На одной из гравюр Босха изображен огромный слон, на которого со всех сторон нападают люди с оружием в руках. Они приставляют к нему лестницы, чтобы взобраться на него. Но тщетно! Массами они гибнут, а чудище продолжает стоять как ни в чем не бывало, торжествующее и надменное.
«Эта гравюра, – замечает Госсар, лучший знаток Босха[50], – изображает аллегорически борьбу бедных классов против могущественного здания капитала».
На другой гравюре художника изображен огромный кит, пойманный ловцами. Один из них распотрошил ему живот и оттуда высыпается масса съеденных им мелких рыбок. Подпись достаточно красноречиво вскрывает социальное содержание гравюры:
«Siet, sone, det hebbe ich zeer lange gheweeten, dat de groote vissen de claine eten» («Видишь ли, сын мой, я давно уже знал, что крупные рыбы пожирают мелких»).
Босх нападал в своих социальных сатирах не только на крупных капиталистов, но и на крупных помещиков, изображая их на
