Часы - Эдуард Дипнер
У Сережи все было не так, как у отца и младшего брата. Бесформенный, картошкой нос, точно, как у Нины, все черты лица — округлые, незавершенные; непокорные, слегка вьющиеся волосы и взгляд, устремленный в себя, словно какая-то затаенная мысль постоянно мучает его. Непредсказуемость и тягучесть была и в поступках, в характере. На ранней детской фотографии он — пухленький, очаровательный ангелочек, радостно улыбающийся, — сидит с детским мячиком на бабушкином диване. Первый внук в только что построенном бабушкином доме, и бабушкины надежды на новую, светлую и счастливую жизнь. Пережито, слава богу, голодное послевоенное безвременье разрушенной страны, и на Сереженьку не могут нарадоваться счастливые родители и счастливые бабушка с дедом. Но потом, после рождения младшего брата Саши, все пошло как-то вкось и вкривь. Был Сережа первенцем, баловнем, центром всеобщего внимания, но вдруг появляется новая кукла, и Сереженька уходит на второй план. Неосознанная, затаенная ревность и соперничество будут сопровождать братьев всю жизнь.
Сережа все схватывал на лету, легко и без напряжения. Рано, в пять лет, научился читать, хотя специально никто его этому не учил. Читал все, что попадалось, без разбора, и второй том Пушкина, еще из Москвы, потрепанный и любимый Ниной, и «Жизнь животных» Брема, тоже из Москвы, разрозненные тома, чудом сохранившиеся после всех переездов и переселений, и «Милый друг» Мопассана. Нина недоумевала, что он понял в этом «Милом друге», но его, скорее всего, увлекал сам процесс чтения. А Нине было некогда всерьез заниматься воспитанием старшего сына. Работа в школе, проверка тетрадей, уборка-стирка-готовка, капризная свекровь, пеленки младшего сына поглощали все время. А лето Сережа проводил, конечно, у бабушки в загородном доме, там свежий воздух, там был простор, друзья-мальчишки, там ему было лучше.
В школе Сережа учился ни хорошо, ни плохо, середнячком, при том что все предметы давались ему легко. Ему не нужно было зубрить, долго сидеть над домашними заданиями, просто все это ученье было Сереже неинтересно. Кроме русской литературы и рисования. На уроках литературы он мог поразить Евгению Ивановну, прочитав наизусть «Узника» Пушкина или «И какой же русский не любит быстрой езды…» из «Мертвых душ», то, что не задавали. Или вдруг заявить, что Пушкин писал не по вдохновению, а по необходимости заработать деньги. Евгения Ивановна, пышная формами, экзальтированная дама, обожала Сережу и с придыханием высказывала Нине, какой у нее замечательный сын, и как тонко он чувствует русскую литературу. Учитель рисования и черчения Михаил Григорьевич ставил Сереже только пятерки. У Сережи Гертера была легкая рука, безошибочно очерчивавшая контуры предметов, а искусство перспективы он понял и поймал с первого же слова.
— Вашему сыну нужно совершенствоваться в рисовании и живописи, — настойчиво говорил Михаил Григорьевич Нине.
Она пропускала это мимо ушей. Какая живопись? Разве можно чистым искусством заработать на жизнь? Нина прошла через это. В юности она увлеклась богатством и красотой русского языка и мечтала стать лингвистом. Два курса в университете на филологическом факультете, а потом суровая действительность жизни заставила ее оставить университет, и пришло понимание того, что души прекрасные порывы и необходимость зарабатывать средства существования расходятся по разным дорогам. Вот и работает Нина учительницей в младших классах, привыкла, научилась радоваться общению с детьми, убедила себя, что нести детям доброе и вечное — ее призвание. А красота и богатство великого и могучего — это осталась с ней, это красота и богатство ее души.
Как случилось то, что старший сын все больше отдалялся от нее, все больше уединялся в своей комнатушке? Молчаливый и замкнутый, он жил в мире книг. Мир этот поражал мать разнообразием и взаимной несовместимостью: Рэй Бредбери, Артур Кларк и Зигмунд Фрейд, книги по истории и растрепанный том «Жизнеописаний наиболее выдающихся живописцев» незнакомого автора Джорджо Вазари. Откуда, какими путями достает он эти редкие книги? Юношеские увлечения, думала она, пройдет, перемелется. В семье уже давно сложилось понимание того, что сыновья должны пойти по стопам отца на производство. А живопись? Пусть она останется увлечением, украшающим серость будней.
Вот так, по литературе и рисованию — пятерки, а по остальным предметам сын переползал с троек на четверки. Не потому, что неспособный, а по лени и небрежению.
— Сережа, почему ты меня позоришь? — время от времени возникал педагогический, как язвил сын, разговор. — Анна Михайловна опять упрекала меня, что ты не сделал домашнее задание, грубишь ей на уроках.
— Опять эта мымра-математичка, — морщился Сережа. — Достала она меня.
— Это не она, это ты ее достал! Она несчастная женщина, у нее болеют дети, муж выпивает, а тут вы портите ей и без того тяжелую жизнь. А Денис Евгеньевич жалуется, что на уроках физики ты о чем-то мечтаешь, не слушаешь его объяснения…
— Да что мне его объяснения? — отговаривался сын. — Я и без него знаю закон Ома. Я «Занимательную электротехнику» Перельмана давно уже прочитал. Ну ладно, не нудись, так уж и быть, исправлю я оценки и по математике, и по физике, чтобы не приставали к тебе.
Он набрел на этот салон случайно. Болтался бесцельно по улицам, томимый бездельем, какой-то неясной безысходностью. На его Федоровке — рабочем поселке на задворках Караганды — вообще была серая тоска. Грязная улица с обшарпанными пятиэтажками, через дорогу — унылый подслеповатый куб заводской проходной, справа от него — ржавые ворота, из которых выезжали ржавые грузовики с какими-то железками в кузове. Дальше, за заводом, — карьер, вздыбившийся безобразными кучами песка с клочьями полурастаявшего грязного снега. Снег в поселке никогда не был белым, он даже падал серыми хлопьями, а упав, тут же покрывался черными разводьями. По улице шли одетые в серое, безразличные люди, не отрываясь, смотрели вниз, себе под ноги, чтобы не оступиться, не поскользнуться на затоптанном снегу, чтобы спрятать глаза от серого неба, низко нависшего над черной землей.
В городе было не так томительно. Ходили автобусы, туго набитые людьми, плотно стоявшими на остановках. В витринах магазинов стояли манекены с нелепо раздвинутыми, неподвижными руками. Стайка смеющихся девушек прошла мимо, занимая почти весь тротуар, так что Сереже пришлось посторониться, и он еще долго смотрел им вслед, недоумевая, чему они могут радоваться. Девчонок Сережа не принимал и не понимал. Все они были ломаки, жеманно хихикали и болтали всякую чепуху, стреляли глазками, бездумно зубрили школьные предметы. О чем с ними можно говорить? Разве что — дай списать домашнее задание, а то я не успел…
На фасаде была надпись:
